Как Капитолию столько лет удавалось скрывать от нас, что Тринадцатый уцелел? Сколько еще секретов в запасе у Сноу? Не хочу о нем думать.
Теперь я знаю, что человека в белом халате зовут Доктор Аврелий, и на нем ответственность за мое лечение. Он психиатр. И тут, по-моему, простой вывод: он психиатр, значит, я – псих.
Но Доктор предпочитает более мягкую формулировку. По его мнению, у меня временно нестабильное психологическое состояние, и он призван помочь решить мне эту проблему. Хорошо себе временно нестабильное состояние, когда каждый мой день похож на кромешный ад от воспоминаний, которые не отпускают.
Не могу решить: верю я ему или нет. Его слова иногда так логичны, а порой – несусветная глупость.
Первое время он заставлял меня рассказывать о себе. Я отказывалась. День за днем. Сама не знаю, как так вышло, что недавно я все-таки заговорила.
- Начинать с самых простых вещей? Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать лет. Мой дом – Дистрикт Двенадцать. Я вызвалась добровольцем на Голодные игры. Я победила. Я участвовала в Квартальной бойне, и я…
Я вопросительно смотрю на доктора Аврелия. Не понимаю, как это возможно, но мои воспоминания о Бойне обрываются на последней ночи на Арене. Я не знаю, что было потом.
- Ты не помнишь, Китнисс? – его голос, как всегда, вкрадчив и спокоен.- Постарайся вспомнить, Китнисс. Это важно для твоего лечения.
Изо всех сил листаю страницы своей памяти, но как будто кто-то прошелся по ним ластиком.
Пляж. Я, Финник, Джоанна, Бити и … Пит – обсуждаем план, как устранить Брута и Энорабию. Договариваемся. Идем к дереву, в которое ударит молния… Что потом?
Видимо, мое молчание затянулось, потому что Доктор повторяет свой вопрос.
- Мы шли к дереву, я не уверена, кажется, был взрыв. Вспышка света. Очень-очень яркая…
- Хорошо, Китнисс. Дальше?
Воспоминания уже пробудились и теперь мучают меня. Слезы подступают, жгут глаза. Я должна кому-то рассказать, я хочу с кем-то поговорить об этом.
- Я, кажется, падаю. Потом темнота. Проснулась я уже в своей спальне в моем доме в Деревне победителей. В комнате было светло и тихо. А потом раздался крик, мама кричала…
Всхлипываю, но не останавливаюсь.
- Я бежала вниз так быстро, как только могла! Я хотела ей помочь! Она была там, в гостиной, вся в крови. Ее ударили ножом. Она кричала, кричала, а потом внезапно перестала. Мама умерла.
Мне не хватает воздуха, голос дрожит. Плачу и снова молчу.
- Ты молодец, Китнисс, – подбадривает меня доктор. – Продолжай.
- Потом я услышала, как открылась входная дверь. Я ведь не думала, то есть я была там с мамой, поэтому не сразу поняла, что это Прим. Она пришла из школы. А потом… Потом Прим тоже закричала!
Я задыхаюсь от слез, но я хочу, чтобы он знал, о произошедшем.
- Я кинулась к ней, но не успела! Он стоял там. В его руке был нож. Его губы улыбались. Я обнимала ее, я просила ее не бросать меня. Мои пальцы были в крови: красной, теплой и липкой. Я умоляла его помочь мне, но только улыбался. Она тоже умерла. Моя Прим умерла у меня на руках…
Падаю лицом в подушку, и безудержные рыдания сотрясают мое тело. Не знаю, сколько это продолжается, но доктор не уходит. Когда мои рыдания затихают, он тихо спрашивает: – Кто был тот мужчина, о котором ты говоришь, Китнисс?
Поворачиваю голову в его сторону, доктор кажется размытым из-за слез, застилающих мои глаза.
Это имя – яд, растекающийся по моим венам.
- Пит.
В сотый раз пересчитываю трещины на потолке палаты.
- Тридцать шесть, тридцать семь…
Кто-то стучится в дверь и, не дожидаясь моего ответа, входит в палату. Доктор Аврелий никогда не стучится. Мне интересно, кто пришел.
- Привет, подруга! – губы гостьи складываются в ухмылку. Нахальным тоном она спрашивает: – Долго еще собираешься тут валяться?
Джоанна. Мы никогда не были подругами. Не хочу ее видеть. Пусть убирается к черту.
Ее, кажется, нисколько не беспокоит, что я не отвечаю. Она берет стул, ставит его рядом с моей кроватью и садится. Боковым зрением вижу, как она изучает мою темницу.
- Н-да… Сойка в клетке. Жалкое зрелище!
Меня задевает ее наглость. Смотрю на Джоанну в упор, надеюсь, она поймет, что ей лучше убраться отсюда подальше.
- Какой грозный взгляд! Напугала! – вместо того, чтобы уйти подобру-поздорову, она смеется. – Да шучу я, шучу – расслабься!
Мои брови грозно сходятся на переносице, и Джоанна добавляет:
- Ты же знаешь: мне бывает трудно быть дружелюбной. Впрочем, тебе тоже.
Если это была попытка извиниться, то своим уточнением она сделала только хуже.
- Что тебе надо, Джоанна? – хочу, чтобы голос звучал безразлично.
- Зашла в гости к подружке, разве нужен повод? – опять улыбается.
Я не настроена шутить. Решаю, что буду и дальше молчать.
Так мы и сидим в тишине. Я пялюсь в потолок, Джоанна смотрит на противоположную стену. Опять эта стена! Будто заколдованная… Сначала Гейл, теперь Джоанна.
Рассматриваю ее еще раз. Ничего. Просто стена.
- Уходи, – говорю я Джоанне.
Наши взгляды встречаются. Может, я все-таки псих, но, кажется, я узнаю в ней себя. Мы чем-то похожи: одинокие и слишком гордые, чтобы признать это.
Джоанна встает, идет к двери. Уже взявшись за ручку, она разворачивается и говорит:
- Он не делал этого, Китнисс.
Одной фразы хватает, чтобы снова вызвать у меня приступ. Кричу ей вслед, даже когда дверь за ней закрылась, и ее шаги удаляются по коридору.
- Я ненавижу его! Ненавижу! – бросаю подушку в стену напротив, давая выход злобе. Сворачиваюсь в клубок на кровати и продолжаю плакать.
- Ненавижу, – шепчу я, пока слезы не высыхают, и сон не забирает меня в свои объятия.
Буду благодарна за отзывы и пожелания. Также сообщите, если нашли ошибку. Заранее спасибо))
====== Глава 2-3 ======
POV Пит
Четвертый… Одиннадцатый… Двадцать шестой… Тридцать восьмой… Это уже входит в привычку: считать дни с момента, когда Китнисс пришла в сознание.
Сегодня сорок пятый день. Для меня он все такой же страшный, как и первый. Я продолжаю ждать. Все еще надеюсь. Каждый день прихожу сюда: в комнату со стеклянной стеной. Это единственное место, где я могу быть с ней. Прижимаюсь к холодному стеклу, рисую пальцем узоры, будто касаясь отражения Китнисс в нем. Радуюсь, когда она спит без кошмаров. Страдаю, когда она плачет. Умираю, когда она кричит.
Раньше я готов был жить хотя бы для того, чтобы любить ее со стороны. Тосковать по ней, скучать по ней, быть для нее кем угодно: другом, братом, просто знакомым. Но знать, что она счастлива. Сейчас мне все чаще хочется, чтобы мои муки прекратились. Ее крик не меняется. Каждый из сорока пяти дней она кричит, что ненавидит меня.
Только что это произошло опять. Я зажимаю уши руками, ощущая почти физическую боль от ее слов.
В мое убежище входит Джоанна.
- Прости, Пит, – она стоит за моей спиной, чувствую ее дыхание, – я пыталась ей сказать, но ты сам все видишь.
И я вижу: как Китнисс швыряет подушку в стену, как мечется на своем ложе из белых простыней, и как, наконец, свернувшись клубочком, тихо плачет. Ее губы продолжают шевелиться: “ненавижу”, бормочет она.
- Знаешь, я бы, на твоем месте, согласилась на поездку в Седьмой, – говорит Джоанна. – Тебе надо развеяться!
- Но тогда я не смогу быть с ней, – возражение срывается с моих губ.
- Может, так и лучше? – спрашивает она и уходит.
Пару минут стою один в темноте. Китнисс за стеной затихла: вероятно, уснула.
«Может, так и правда лучше?» – шепчет мне внутренний голос.
В следующее мгновение со всей силы бью стену. Еще раз, и еще, и еще! На руках появляется кровь, но я, как сумасшедший, продолжаю наносить удары. В них все: ярость, горечь, бессилие, тоска…
Наконец, силы покидают меня – я сгибаю ноги и сажусь на пол.
Я больше не вынесу. Надежда на то, что Китнисс станет легче, тает с каждым днем.