– Вы это тут серьезно? – Саша перестал лицезреть пространство и заметил нас. – Революционеры члено-роговые! Революции нам только не хватало!
– А знаешь, мне многие говорят, что внешне я очень похож на Троцкого? – не без гордости заметил я.
– Да ты вспомни, как он закончил! – Саша так горячился, будто всю жизнь боялся только революции.
– И чё? Революция свершилась, а теперь дискотека. А дискотека требует жертв и убивает своих детей. Тут уж ничего не поделаешь. Может через пару десятков лет Троцкому в Норвегии памятник поставят – стоит каменный мужик на льдине, а из башки ледобур торчит.
– Почему в Норвегии? – не понял Саша, – его вроде не в Норвегии убили?
– В Норвегии рыбаков больше, – пояснил я. – Перфоманс на предмет соблюдения техники безопасности на зимней рыбалке.
– Андрей, – интеллигентно вмешался старик, – его убили ледорубом, а не льдобуром. Альпинисты, когда в гору лезут, ступеньки им пробивают.
– Бред, какой-то! – возмутился я, – Что топором нельзя было? Или молотом. Представляете, газеты бы написали – на месте преступления найден молот. И всем нашим было понятно – «карающий молот».
– Газеты бы написали, что на месте преступления найден большой молоток, – сказал Александр.
– Согласен. Кувалда на английский, возможно тоже не переводится, – согласился я. – Тогда серпом по … Или по горлу? То же ритуальное убийство. Наш народ бы понял – наши мочканули – у Сталина длинные руки. А тут орудие убийства непонятное для русско-произносящего уха. Вывод лежит на поверхности – убийство сфабриковали. Старичок своей бородкой залез в чью-то промежность, вот и получил прямо по мозгам.
– В английском языке существует слово, означающее кузнечный молот, – сообщил Октябринович.
– А, ну да, – сообразил я, – иначе третий Интернационал бы не получился.
– Третий Интернационал назывался Коминтерном, – сказал Аркадий Октябринович, – Сталин собрал в одном месте вождей всех Коммунистических партий Европы и мира…
– Предлагаю выпить за третий Интернационал, стоя и не чокаясь, – перебил я.
– Да, вы! Глумливые алкоголики! – заорал старик, – он их всех расстрелял! Всех!!! А кого не достал, тех добил Гитлер, когда захватил Европу. Коммунистическое движение было обезглавлено.
– Да, вы просрали не только третий Интернационал, вы просрали великую идею Свободы, Равенства и Братства, функционеры гребаные! – заорал я в ответ, – вы просрали Великую страну, поделив ее между собой.
Старик расплакался, и я понял, что ему-то как раз ничего и не досталось, а я упустил шанс узнать, почему он оказался «на берегу этой дикой реки».
Меня всегда раздражало бессилие, и я погрузился в себя. Волк из «Красной шапки», который все это время стоял в стоп-кадре, прямо напротив нас продолжил движение. А я понял, что достиг третьей стадии опьянения – депрессии. А где депрессия, там агрессия.
За волком шла стюардесса в красном кепи и корзинкой в руках. Я понял, почему Волк был таким грустным, а Красную шапочку никто и никогда не воспринимал как жертву. Шарль Перро, или братья Грим, в погоне за счастливым финалом, который успели упустить в процессе написания сказки, устроил харакири волку. И Серый превратился в жертву. А эта дура, которая привела в дом бедной пенсионерки мелкого уголовника, стала героиней анекдотов: «Ты зачем трусы снимаешь? Мы что сюда …ать пришли? А ну давай пирожки!»
– Аркадий Октябринович! – спросил я очень напористо, – Чем закончилась твоя история с волчьей осадой?
– Пришли охотники.
– А, ну да, я и забыл!
Вдоль берега шли другой Волк, Коза и Семеро Козлят.
– Октябриныч, – поинтересовался я, – а тебе козлов больше не нужно?
– Да я не знаю, как от своих избавиться, – очень миролюбиво ответил старик. И волна нежности накрыла меня. Я понял, старик записал меня в конструктивную оппозицию. А не открыл новый список под названием «Враги. Цифра 1. Андрей». Великий гуманист!
– Давай, выпьем за тебя! Аркадий Октябринович. Я ведь тобой горжусь. Я здесь из-за тебя. Я рад, что мы с тобой не разминулись в этой жизни. Ты ведь для меня человек в пейзаже, ты – провиденье господа, в которого я не верю.
– Андрей, а я ведь не протест. Я – Бегство! – Старик снова чуть не расплакался, но медовуху разлил. Видимо, то, что мы съели за ужином, по-разному действует на гомеостаз. У меня – словоблудие, у Октябриныча – слезливость, у Саши – пофигизм и чувство мата. Он нас покрыл. И мы со стариком снова почувствовали себя по одну сторону баррикад, против матершинников, пофигистов и тех, кто сдирает кожу заживо. Мы выпили. И Александр, чтобы пресечь словоблудие, взял инициативу в свои руки: