С другой стороны, дракон в некоторых русских былинах предстает как существо широко мыслящее, умное (и впрямь, имея девять голов, простаком быть неприлично), чтящее закон и не чуждое тонкостям юриспруденции. В одной из былин змей предлагает Добрыне вместо кровопролития составить пакт о ненападении и на основании этого документа разойтись с миром (даром что змей первым же его и нарушает). И совсем уже в русле восточной традиции, дракон из русских сказок, который выступает в них под множеством творческих псевдонимов — Огненный Змей, Змей Тугарин, Змиулан, — не мыслит себе жизни без стихии воды: рек, озер, топей, низин и, конечно, дождей и гроз. Когда он появляется над Русью-матушкой, гром гремит и «дождь дождит». А ведь по сей день, когда по весне приходится ждать осадков особенно долго, иной китайский крестьянин уверен, что причина всему — плохое настроение драконов, которым попросту лень выползти из своих подземных нор, подняться в небо и устроить хороший ливень. Одним словом, русский Змей Горыныч — это западный дракон «с раскосыми и жадными глазами». Двумя лапами он в Европе, двумя — в Китае, то есть он — подлинный евразиец.
Впрочем, русская эпическая традиция не была бы собой, если бы не перевесила все же некоторые вывески. В особенно интересном свете предстает и проблема дракона как воплощения маскулинности.
Полуязыческий русский дракон — это в первую голову опасный соперник мужчины в борьбе за сердце женщины. А проблему героического драконоборения здесь можно легко свести к сюжетной кульминации с адюльтером. Конечно, этот «любовный» мотив был силен и на Западе, но западная принцесса, если можно так выразиться, не столь падка на драконовы обольщения. Западный дракон обычно уводит принцессу силой, уносит ее, вопящую от ужаса, на своей спине и прячет в пещере, в то время как русскому дракону зачастую достаточно его личного обаяния, чтобы принцесса пошла за ним сама.
Sex appeal русского дракона ничуть не слабее, чем у Джека Николсона. Быть может, поэтому уносить красавицу на свою территорию он стремится редко, предпочитая радостям пещерной страсти холостую жизнь наедине со своими драгметаллами и дензнаками, которых у него, как и у западного собрата, всегда «несчетно».
Зачастую русскому дракону достаточно лишь «познать» красавицу — разумеется, «познать» в библейском смысле, — утвердив посредством этого свою мужественность и силу. Похищение же зачастую не входит в его планы. Русский дракон — это в первую очередь коварный ловелас, бессердечный сердцеед, дамский угодник в страховидном обличье. Известна сказка, где Змей Горыныч, служащий поваром у Ивана, купеческого сына, соблазняет его жену Елену Прекрасную. Прелюбодеи тщательно лелеют планы устранения обманутого супруга, однако случайность путает карты, и в конце сказки, как у Шекспира, гибнут все — и Иван, и дракон, и Елена. В другой сказке похотливому дракону удается добиться любви прекрасной царевны. Единственным препятствием для счастья нашей влюбленной пары является брат девушки, Иван-Царевич, который, к сожалению, твердо стоит на позициях традиционной морали. Дракон учит царевну, как сжить брата со свету, однако Иван-Царевич все же берет над хитростью верх и с мечом в руках объясняет прелюбодеям, что социальный запрет на межвидовой секс нерушим, а наказание — неизбежно.
Итак, русский дракон — это персонификация стихии мощных сексуальных желаний, многие из которых со всей очевидностью проходят по ведомству «садо-мазо». «Ты — безжалостный, сильный, жестокий, а я — маленькая, беспомощная, ранимая принцесса!» Дракон — порождение природы, которой изрядно надоела культура с ее вечным «нельзя», это маскулинность в своем первичном, не признающем табу обличье. А потому, чтобы завоевать свою Забаву Путятишну, русский герой должен убить дракона, присвоив таким образом все его качества — в частности, неукротимость, роковое обаяние, изобретательность и, наконец, сокровища. Чтобы потом, самодовольно позируя былинникам речистым над трупом обезглавленной крылатой твари, как бы невзначай бросить своей Забаве: «Теперь-то ты видишь, что я гораздо круче?»
Взгляд на дракона как на соперника-соблазнителя, характерный для славянской языческой традиции, христианской русской культурой унаследован не был. По мере христианизации Руси набирал популярность совсем другой образ дракона, уже известный нам и из греческой мифологии, и из Откровения Иоанна Богослова, — образ дракона-сатанаила, «твари богомерзкой».
Самым востребованным сюжетом драконоборения становится подвиг святого Георгия (также Егория Храброго). В четырнадцатом веке изображение Поединка Номер Один попадает на эмблему, а позднее — в центр герба города Москвы и становится частью государственного герба Российской империи, символизируя историческую драму народа-богоносца, наперекор всем напастям противостоящего Мировому Злу.