— Ах да, виноват, — смутился он.
— Смею также заверить, — продолжал я, — что состояние рассудка арестанта, о котором сейчас идет речь, вызывает у меня сильнейшие опасения.
— Но где четкая грань между здравомыслием и потерей рассудка? — внезапно поинтересовался Юрковский. — Разве есть критерий, по которому однозначно можно судить о душевном состоянии любого из нас?
Надо признаться, эти слова привели меня в замешательство и заронили в мою душу сомнение. Странно, но я никогда ранее не слышал от начальника ничего подобного. Судя по выражению лица Алфимова, и он тоже. Неужели тот странный тип так успел на него повлиять…
— В общем, так, господа, — продолжил Юрковский уже более спокойным тоном. — Считаю, что инцидент исчерпан. Впредь обещаю ставить вас в известность обо всем, касающемся вопросов медицины, доктор Савичев. Даже если это и будет относиться лишь к моей скромной персоне. А теперь не смею вас более задерживать, господа.
Несколько минут спустя мы сидели с Алфимовым в помещении столовой и пытались одолеть неприхотливый тюремный завтрак. Недавняя беседа с начальником тюрьмы не способствовала нашему аппетиту. Вдобавок, не в силах держать все в себе, я рассказал Николаю про волков, Вендорфа и треугольники на снегу.
— Что это за тип, а, Михалыч? — Алфимов скреб ложкой по дну миски с остывшей кашей. — У тебя укладываются в голове все эти пространства и треугольники, черт бы их подрал?
— Я собственными глазами видел их, равно как и седовласую голову барона Вендорфа в снегу, но все равно разумное объяснение дать этому не могу, — ответил я. — Одно, Николай, я понял наверняка: Фокусник каким-то образом научился влиять на людей — сколько наших уже испытало это на себе. Поэтому мне, мягко говоря, не нравятся его задушевные беседы с Юрковским, так же как и врачебные услуги, которые он вдруг столь бескорыстно предложил. И поверь, во мне говорит не уязвленное профессиональное самолюбие. Если Кондратьич избавится от своего кашля, я буду искренне восхищен и первым сниму шляпу перед способностями Фокусника. Но я сомневаюсь, чтобы тот стал что-либо делать из одного лишь сострадания…
— Он не кашлял сегодня, — внезапно произнес Алфимов.
— Что? — не сразу понял я.
Николай отодвинул миску и поднял голову:
— Юрковский за весь наш сегодняшний разговор не кашлянул ни разу, — произнес Алфимов, и я в очередной раз позавидовал его наблюдательности.
— Наверное, это такие лекарства, на которые достаточно только взглянуть, чтобы тут же излечиться, — невесело ухмыльнулся я.
Алфимов выдавил из себя вялое подобие улыбки.
— Если Юрковский не опомнится, боюсь, мне придется, как это ни гадко, доложить обо всем в управление, — произнес он сухим тоном и встал из-за стола.
Следующим утром я застал Алфимова за тем, что он устраивал очередной разнос своим подчиненным. На этот раз Николай был просто вне себя от ярости и не особо стеснялся в выражениях. Как оказалось, причиной тому явилось выяснение новых подробностей о взаимоотношениях Фокусника и начальника тюрьмы Юрковского. Все оказалось гораздо серьезнее, чем мы с Алфимовым могли предположить.
Начнем с того, что еще несколько дней назад Юрковский изъял у охранников ключ от камеры Фокусника и распорядился пищу, предназначавшуюся заключенному, доставлять к себе в кабинет, объяснив, что будет передавать ее собственноручно. Полный абсурд! Вдобавок в тот день, когда я находился в городе, Юрковский привлек двоих охранников, чтобы они помогли ему вынести из крепости принадлежащий Фокуснику чемодан с книгами, который они утопили в болоте. Алфимов узнал обо всем лишь сегодня и потому рвал и метал:
— Он хотя бы объяснил вам, болванам, зачем надо топить чемодан?!
— Сказал, что эти книжки не представляют никакой ценности, а лишь только приносят вред, — оправдывался один из охранников. — Да нам, честно говоря, и не до вопросов было — чемодан, холера, тяжеленный оказался, и мы были рады-радехоньки, когда зашвырнули его в болото…
— А может, он просто осерчал за расцарапанное лицо? — высказал предположение другой охранник.
— Я последний раз вам говорю, — продолжал их распекать Алфимов. — Если кто-либо поручает вам что-то через мою голову, выполняйте, но тут же докладывайте об этом мне, своему непосредственному начальнику. А то что же у нас в результате получилось: Юрковский что-то затеял, а вы вместо того чтобы бить тревогу, языки прикусили!