— Тан!
Окрик от входа хлестнул по таверне ничуть не хуже кнута. Чернобородый вскинул голову, заглядывая через плечо маленького тана, выпучил глаза, отшатнулся и вмиг растворился в толпе.
— Мой тан!
— Брат, ой, то есть братья Агероко, — приветственно взмахнул кружкой Диего. — Как я вам рад. Сейчас угощу вас п-превосходнейшим вином… и п-познакомлю с моим новым дру… проклятье, куда он делся?
— Вам не следует оставаться здесь, мой тан.
— В самом деле? Честно?
— Нам надо уйти.
— Уйти? — недоуменно переспросил Раскона. — Куда? Зачем?
— Пойдемте. — Согнувшись, монах подставил плечо, на которое Диего оперся, вернее, повис, едва доставая до пола носками сапог.
— И-ик!
— Думаю, вам лучше отпустить меня, брат.
Две сотни шагов свежего ночного воздуха оказали воистину волшебное действие на маленького тана. По крайней мере, голос его вернул себе прежнюю четкость.
— Уверены?
— Уверен в том, что если не отпустите, меня вытошнит прямо на вашу рясу, брат Агероко. Новую, заметьте, рясу.
Монах фыркнул, перехватил маленького тана за бока и осторожно установил его на четвереньках перед лопуховым кустом.
— Значит, противоядие сработало, — задумчиво произнес он.
— Частично, у-у-у… — окончание фразы Диего растворилось в звуках, поименовать которые иначе как утробные было бы весьма сложно. — Знали б вы, брат, что за дрянь этот клятый отвар «золотого ястреба»…
— Догадываюсь, — монах вздохнул. — Мне долго пришлось объясняться с братом Гильремо. Он был весьма… обескуражен вашей выходкой, мой тан.
— Столько вони из-за собаки еретика…
— Эта собака…
— …виновата во всем, что прохрипел на дыбе ее хозяин. Довольно, брат Агероко! У нас хватает своих забот!
— Много вы успели выболтать?
— Не так чтобы очень, — Раскона яростно потер шею. — Проклятые москиты…
— И что же теперь?
— Ничего. Отплытие, как и планировалось, завтра. А сейчас, брат, живо взвалите меня обратно на плечо!
— Вы все еще не можете идти, мой тан? — озабоченно спросил монах.
— Могу. Но пусть лучше наши новые тени в конце улицы пребывают на сей счет в заблуждении как можно дольше.
— Сколько их?
— Не меньше восьми.
— Многовато.
— Могло быть хуже. Брат Агероко, — неожиданно произнес маленький тан, — как у вас обстоит дело с пением?
— Увы, Великий Огонь не наградил меня сим талантом, — вздохнул монах, — сочтя, видно, что прочих его даров и без того довольно.
— Очень хорошо, — кивнул Раскона. — Чем немелодичнее вы будете орать, тем лучше! На счет три… раз, два… Когда мы приплывем к белым скалам!
— Назад, к белым скалам, — подхватил монах. — К нашим родным скалам!
— В рваных камзолах и золотых цепях, ой-йе, с дырявыми карманами, что набиты самородками… проклятье, как там дальше?!
— Я тоже не помню!
— Вот гадство… а что помните?
Монах задумался.
— Тан Хон-Гиль-Кон собирал в поход, — затянул он, — эскадрон малаширских гусар. Тан Хон-Гиль-Кон был бабник и мот, казну полковую…
Кортик был направлен умелой рукой и запросто мог бы вонзиться в намеченную цель — спину тана Расконы чуть пониже левой лопатки. Мог бы — если б не сгорел в заботливо выставленной братом Агероко «огненной кольчуге» второго уровня.
— Бей! Бей их!
— А-а-а-а!
Последний вопль издавали четверо бандитов, в которых били срывающиеся с рук монаха трескучие рыжие молнии — там, где эти молнии касались одежды или плоти, вспыхивало пламя.
Еще один разбойник упал навзничь, получив пулю прямо в лицо. Оставшиеся пятеро…
— Вы же сказали, что их восемь!
— Я сказал «не меньше восьми»!
— А-а, каналья!
Возглас монаха предназначался ловкому разбойнику, сумевшему не просто уклониться от брошенного Агероко заклятья, но и ударом каблука вышибить из дороги добрых полпуда песка, большая часть которого угодила прямиком в глаза монаха.
Правда, мигом позже не успевший вскочить разбойник оказался пришпилен к дороге шпагой Диего, но четверо его друзей…