После этого Черноярский отрубился. Троекурская подхватила его, чтобы тот не упал лицом в паркет, и положила на подушку. Раздался храп. Она осмотрела руку — вроде ничего. Рана исчезла. А вот из пятки всё ещё торчали стёклышки.
Поморщившись, она потянулась рукой, но одёрнулась.
— Я же себя так пораню.
В комнате нашла пинцет. Присев, Марина убрала сначала один осколок. Порез тут же зажил. Потом второй, третий и так пока источник заразы не был убран. На свою голову она выбрала один из самых сильнейших ядов. Достаточно малой концентрации, чтобы запустить процесс отравления.
Далее она расставила везде свечи и фонари, аккуратно подмела остатки стекла и вымыла пол до плеска, облазив каждую щёлочку. Разрази гром, если что-то останется. Закончила она к пяти утра и уже не ложилась.
Я с трудом раскрыл слипшиеся глаза, хоть и не испытывал сонливости. Такое чувство, будто сейчас светиться начну от количества энергии. Первый момент был с расфокусировкой зрения: я как будто дальше видеть стал, но потом зажмурился, сделал несколько глубоких вдохов, и всё пришло в норму.
Оглядевшись, я попытался вспомнить, как тут оказался. Напротив стоял богатый шкаф, начиненный пузатыми фолиантами книг, миниатюрная бронзовая статуя Фемиды, широкий стол, несколько стульев, картины с пейзажами на стенах. Всё говорило о достатке и интеллектуальном труде владельца помещения.
Я сел на кровати. Что-то звякнуло за пределами комнаты, а потом донёсся аромат куриного супчика. В животе заурчало. Я слышал, как кто-то возится на кухне, но не понимал, как обратится. «Эй ты?» или «Как там вас, можете сказать, где я?»
Звучит смешно, потому я, чуть слышно ступая, прокрался к двери и увидел со спины девушку. Это была Троекурская. Я убрал голову и выругался про себя. Чёрт. Не надо было с Мефодием на слабо играть. Здоровяк хоть бочку выпьет, а ему всё одно, но нет же, мне надо показать, кто тут главный…
— Можешь зайти, я не кусаюсь, — сказал Марина, и я опять выглянул.
— А как ты меня услышала? — я вроде бесшумно ступал.
— У тебя живот урчит на весь дом. Садись, поешь.
— У меня нескромный вопрос: мы не…
— Нет, — она лязгнула ложкой сильней обычного и передразнила, — «мы не».
— Понял, — улыбнулся я и с готовностью сел перед тарелкой.
В домашнем светло-синем платьице, подчёркивающем её женственность, она выглядела совсем иначе, как-то уютней, теплей. Исходя из того, что я уже видел — это было что-то новенькое. Хм, у нас в коллекции есть «серая мышка», «благородная леди», а теперь кто? Сколько ещё образов у неё припасено?
Я невольно засмотрелся.
— Чего улыбаешься? — спросила она, ставя передо мной тарелку.
— Да так, настроение хорошее, — я попробовал угощение и зажмурился. — Восхитительно! Знаешь, я могу повторить это на шести языках. Очень вкусно.
Съев ещё две ложки, я попросил её рассказать о случившемся, и с каждым словом неловкость нарастала. Кажется, у меня уши пылали ярче раскалённой подковы. Боже, какая стыдоба… Самое смешное, что я этого всего не помнил! Даже убойная доза стяженя не вернула мне память. Определённо надо будет ограничивать себя в следующий раз, влип по неопытности.
— И что ты… вы теперь будете делать? — поправилась она, когда с завтраком было покончено.
— Можем на «ты» в неформальной обстановке, — предложил я и поблагодарил за угощение. — Для начала заглянем в суд, нам же туда по пути? Вместе пойдём.
— Да.
— Вот и отлично, но перед этим хочу узнать — зачем нож и яд?
Она убрала тарелки и пожала плечами.
— Не каждый день к тебе ломятся в три часа ночи…
— Моя вина, но такая осторожность чрезмерна, что могло еë вызвать?
— Посмотрите на меня, — повернулась Троекурская ко мне. — Что вы… Ты видишь?
— Хмм, вижу девушку, — осторожно предположил я.
Я было подумал, она на комплименты нарывается, но взгляд Марины был серьёзен как никогда. К тому же у меня не было желания заходить за определённые рамки. Ещё не так поймёт, а её талант и навыки мне ох как нужны. Я боялся спугнуть Троекурскую слишком развязным поведением, но, увы, прошлая ночка не способствовала укреплению доверия.
— Правильно, — сказала она, а я облегчённо выдохнул, — хрупкую беззащитную девушку, и как ей защитить себя в такое опасное время?
— Не знаю, я как-то не думал об этом.
— Вот, а нам приходится жить с оглядкой. В каждом встречном высматривать насильника или убийцу. Постоянная гнетущая тревога…
— Это, конечно, убедительно, но когда ты мне собиралась рассказать про угрозы на кладбище? — я решил сразу прекратить это размазывание фактов в угоду сокрытию настоящего положения вещей. — Марина, давай условимся, если на тебя кто-то хоть на полтона поднимает голос, ты идёшь с этим ко мне. Не геройствуешь, не изображаешь из себя жертву, а просто говоришь мне, и я решаю этот вопрос. Ты делаешь свою работу, а я свою.