Теперь государственные мужи с глубоким вниманием и почтением выслушивали слова императрицы, обращенные к ним: одним она давала поручения, других — просто одаряла улыбкой или полушутливой фразой, выражая расположение и вселяя уверенность.
Члены совета выходили из зала преображенные, с поднятой головой. Их сердца были преисполнены решимости, и решимость эта передалась им от Феодоры. Ни у кого не возникало сомнений, кому здесь надлежит повелевать. Юстиниан смотрел на Феодору точно так же, как и остальные, невольно испытывая при этом и благодарность, и облегчение.
Однако оставшись наедине с императором, Феодора сникла. Только она знала, что конкретных планов нет, а шансы на успех мизерны. Она взяла бразды правления в свои руки против своего желания, только для того, чтобы вернуть мужество растерянным мужчинам. Но теперь назад пути не было. На нее смотрели с надеждой, от нее ждали невозможного.
В этот час Феодора испытывала глубочайшее одиночество, которое приходит с абсолютной властью и безоговорочным авторитетом.
Юстиниан безотрывно смотрел в ее глаза, благоговея перед нею и страшась за нее. А она ничего не видела, кроме его убогой монашеской рясы, которая сама по себе была воплощением покорности и слабости. Ибо, надев ее, император как бы отрешился от бремени обязанностей и тягот, налагаемых венцом властелина.
Нет, негоже сейчас делиться с Юстинианом своими сомнениями, признаваться в неуверенности. И она осталась в гордом одиночестве, взвалив на свои хрупкие плечи судьбу великой империи.
— Устала до изнеможения, — пожаловалась Феодора.
Император обнял ее и с тревогой заглянул в глаза. Такая маленькая, хрупкая… Эти события могут оказаться выше ее слабых сил. В этот миг ее жизнь показалась Юстиниану важнее власти, славы и поклонения — всего того, что дает смертному венец.
— Ты себя не щадишь… так больше нельзя, — начал было он и осекся.
А что, если она и в самом деле устранится? Что, если сейчас, в самый решающий момент, она сломается? И к боязни за Феодору внезапно примешалось беспокойство за свою судьбу и судьбу империи.
Как много зависит от нее! Он смотрел на эту женщину едва ли не с ужасом. Но императрица в ответ только подняла голову и расправила плечи:
— Спать… всего час сна, и больше мне ничего не нужно, — проговорила она.
Юстиниан отвел ее в опочивальню; служанки торопливо омыли ее и уложили в постель.
Спустя час с небольшим она уже была на ногах и одета. Юстиниан как раз находился в зале аудиенций и, когда Феодора появилась в дверном проеме, шагнул ей навстречу.
— Как ты сейчас? — обеспокоенно спросил он.
— Немного лучше, — ответила Феодора, но вид у нее при этом был такой, словно внутри у нее вновь забил некий источник энергии.
— Я велел принести тебе поесть…
— Не сейчас, — она оглянулась. — Меня разбудил гул толпы.
— Да, они снова собрались на Ипподроме.
— Чтобы провозгласить Ипатия императором?
— Думаю, что да. Насколько мне известно, его голову обернули золотой цепью, похищенной из церкви, венца-то у них нет, и подняли его на щиты у монумента императора Константина.
Она заметила:
— Ипатий — тупое ничтожество. И тем не менее это самый опасный час.
— Ты думаешь, он сумеет…
— Он — нет. Он всего лишь прикрытие для истинных главарей мятежа, дабы от его имени издавать повеления. Все уже налажено. Толпа организована. И то, что было прежде, просто ничто по сравнению с тем, что надвигается сейчас.
— Но ты говоришь так… словно у тебя есть какой-то план…
— Давай выйдем на воздух. Хочу послушать шум на Ипподроме.
Они встали за колоннами дворца Дафны. Воздух содрогался от надсадного рева.
— Ипподром переполнен. Должно быть, там сейчас тысяч сто. Слышишь?
Рев толпы перешел в продолжительное скандирование: «Ника! Ника! Ника!»
Потом раздался другой, еще более мощный клич: «Да здравствует Ипатий! Многая лета!»
Здравица в честь императора!
— Еще недавно они так же вопили, приветствуя нас, — заметил Юстиниан.
— Времени почти не осталось, — обратилась к нему Феодора. — Кликни посыльного.
Когда тот явился, Феодора приказала:
— Немедленно к Велизарию. Передай, пусть спешно ведет всех своих воинов сюда.
Мучительно потянулось время. Феодоре стало казаться, что они с Юстинианом стоят тут уже целую вечность, прислушиваясь к реву толпы на Ипподроме, глядя на его могучие арки, возвышающиеся прямо за дворцовой стеной. На плацу со стороны дворца Гормизды блестели доспехами эскувиты, вяло топтавшиеся в строю; доносились громкие команды — их начальники старались занять воинов муштрой. Гестат лез из кожи вон, исполняя повеление ее величества.