— Старик! — позвала она. Скелет вздрогнул, очнувшись от дремы, и, спотыкаясь, приблизился к ней.
— Ты звала, дитя?
Феодора слабо кивнула.
Каждое слово давалось ей с болезненным усилием.
— Как я очутилась здесь?
— Ты сказала Слово.
Так вот почему она знала его! Он был нищим из того проклятого оазиса.
— Но ведь ты был слеп и глух, — пробормотала она в замешательстве.
Старик слегка усмехнулся.
— Выучиться заводить глазные яблоки так, чтобы были видны только белки, требует времени и практики, но прикинуться глухим совсем не трудно. А теперь помолчи. Я принесу еще воды.
Она снова пила, а затем стала смотреть, как старик вернулся к костру и растянулся на каменистом полу пещеры. Огонь угасал. Темнота стала полной.
Она дремала и просыпалась, потом засыпала вновь. В следующий раз, когда она открыла глаза, серый полусвет сменил кромешную тьму. Начинался день.
Зашевелилось тряпье старого нищего, он поднялся и стал раздувать угли, воскрешая костер и подкармливая его сухим верблюжьим пометом. Вскоре он снова начал помешивать в горшочке над пламенем.
— Как твоя голова?
— Лучше. Только тупая боль. Но намного лучше.
— Съешь немного овсяной каши?
— Сначала вода.
— Конечно, вода.
Он дал ей напиться из тыквенной бутыли.
— Кто познал большую жажду, тот ценит воду больше дорогих камней и золота, и ему кажется, что никогда он не сможет напиться вдоволь. Так всегда бывает. Но у нас достаточно воды, дитя, смотри, здесь есть еще, если ты захочешь. А сейчас отведай доброго варева.
Это была жидкая кашица из овсяных зерен, разваренных в воде вместе с нарезанными финиками. Она не чувствовала голода, но проглотила немного пищи. Это подкрепило ее.
Позже Феодора смогла поесть еще, и к тому времени, как свет проник в пещеру, свидетельствуя о том, что солнце уже высоко, она с помощью нищего смогла сесть. С этого часа силы стали быстро возвращаться к ней, хотя в последующие дни она сильно страдала от периодически возвращающейся головной боли.
В этот день старый нищий не покидал пещеру. Его обиталище представляло собой одну из тех полостей, что встречаются повсюду, где есть нагромождения вулканической лавы. Внутри них всегда относительно прохладно, и Феодора была благодарна ему, что у нее есть такое укрытие.
Уже днем она спросила старика:
— Как тебя зовут?
Он подобрался поближе и сел, скрестив ноги.
— Меня зовут Вавва. Вот уже шестьдесят лет как я нищий, с детства, которое прошло в Александрии.
— Ты спас мне жизнь, Вавва. Знаешь ли ты, кого спас?
Он кивнул, и его жидкая седая бородка легла на впалую грудь.
— Вестники объявили в оазисе, что может прийти женщина, которая приговорена к изгнанию, и всякий, кто поможет ей, подлежит смертной казни. Они дали твое описание.
— И ты оказал мне помощь, несмотря на то, что это запрещено под страхом смерти?
Он снова кивнул.
— Я не знаю, откуда ты знаешь Слово, дитя, поскольку не кажешься мне нищенкой, но члены Братства не оставляют без внимания Слово, от кого бы оно ни исходило.
— Я думала, ты не слышал меня.
— Рядом было слишком много людей, поэтому я не мог дать знать, что понял тебя. Они бы стали выслеживать меня, поскольку вся деревня может пострадать из-за того, что сделает один, пусть даже это и нищий. Позднее я последовал за тобой, обнаружил тебя там, где ты упала, и принес сюда. Что ты сделала, если тебя постигла такая участь?
— Оскорбила мужское самолюбие. Меня зовут Феодора, я куртизанка из Константинополя, которая была наложницей Экебола, наместника Киренаики.
С легкой тревогой он посмотрел на нее:
— Но ведь ты одна из нас?
— Была.
— И помнишь закон?
— Я попытаюсь припомнить.
Она порылась в памяти. Это казалось почти невозможным, поскольку всего раз она слышала закон Братства Нищих. И все же на мгновение ей показалось, что она вновь видит тускло освещенную простой масляной плошкой громадную голову, лицо, изборожденное шрамами, и слышит гнусавый голос Айоса. Слова возвращались к ней. Она заговорила:
— Слушай же теперь великие законы Братства Нищих. Первый. Поскольку все народы имеют свои способы просить подаяние и говорят на множестве языков, каждому члену Братства следует изучить язык нищих, чтобы…
Старик поднял руку.
— Достаточно! Именно эти слова. Я думаю, что ты знаешь и остальное. То, что ты произнесла, дитя, освобождает меня от опасений.