К этому времени уже в течение полутора лет Юстиниан непосредственно возглавлял управление империей, и хотя он отдавался этому делу с завидной энергией, тем не менее у него все чаще и чаще опускались руки. Он устал, устал от рутинной работы, от бремени, которое ему пришлось взвалить на свои плечи, от двора, устал от сановников и слуг, перед которыми постоянно должен был выглядеть решительным, энергичным и мудрым. Старый император, его дядя, хотя и сохранял по отношению к нему внешнее расположение, тем не менее все меньше и меньше был способен принимать какие-либо решения и даже советчиком был неважным. К тому же существовала еще и Евфимия с ее вечными жалобами, завистью и раздражительностью.
Ежедневно Юстиниан наносил визиты стареющей чете во дворец Сигма, соединенный коротким переходом с административным зданием. По отношению к Юстину он ничего иного, кроме чувства огромной ответственности, не испытывал, но Евфимия своей вздорностью и мелочностью временами приводила его в бешенство.
С отвращением он оглядел стол, заваленный папирусными и пергаментными свитками и вощаными табличками с письмами, уведомлениями, предписаниями. Именно в это время Юстиниан предпринял попытку сосредоточить в своих руках и централизовать управление государством, но с разочарованием обнаружил, как и многие другие до него, насколько это трудно, почти немыслимо.
Он брезгливо взял пергаментный свиток и принялся просматривать. Это было прошение наместника Цезареи, обвиняемого в растрате. Этот субъект благодаря своему привилегированному положению не подлежал юрисдикции местного суда и настойчиво требовал, чтобы Юстиниан самолично выслушал его. Такого рода делам не было счета. И если бы Юстиниан выслушивал всякого, кто считает себя вправе апеллировать прямо к нему, то на другие дела у него просто не осталось бы времени. В раздражении он швырнул свиток на поднос, где копились документы, предназначенные для рассмотрения префектом претория.
В это время дверь покоя отворилась и вошел Флавий, его личный секретарь. Сутулый, с большими темными глазами, он двигался вкрадчиво, как-то нерешительно. Нерешительность эта была вызвана тем, что он побаивался Юстиниана, который из-за того, что переутомлялся в последнее время, постоянно находился не в духе и не раз срывал дурное настроение на секретаре.
— Ну что там еще? — буркнул правитель.
— Одно письмо, — отвечал Флавий. — Меня просили передать его вашему величеству лично в руки.
— Кто? — свирепо оборвал Юстиниан, не терпевший никаких недомолвок.
— Велено было сказать, что от друга, о рожденный небесами.
— Дай-ка сюда, — повелительно простер руку Юстиниан.
Письма от «друзей» — набившая оскомину история. На основании «старой дружбы» вечно кто-то клянчил что-либо, предлагал или требовал. Такие послания почти неизменно отправлялись в мусорную корзину.
Юстиниан заметил, что свернутый папирус запечатан и усеян многочисленными следами пальцев — письмо, очевидно, прошло через множество рук. Он сорвал печать и принялся читать:
«Наидостойнейшему и Всемилостивому Правителю Юстиниану привет!
Умоляю тебя, Наиблагороднейший, не сочти за оскорбление, что к тебе обращается столь ничтожная и не достойная твоего внимания особа, как я, ибо пишу к тебе из любви и благодарности, и ничего не прошу, будь только счастлив и знай, что из всех людей ты самый величественный и самый великодушный…»
Обычное цветистое и полное лести вступление. Юстиниан хотел было мельком взглянуть на подпись, прежде чем отбросить письмо, как вновь отворилась дверь.
— Подквестор Трибониан! — объявил Флавий.
— Проси войти, — кивнул Юстиниан.
Непрочитанное письмо он рассеянно отложил на угол стола и тотчас позабыл о нем. Вечером придут слуги, чтобы убрать, и сметут его вместе с другими клочьями папируса и пергамента в корзину для всякого хлама. Сейчас визит Трибониана был важнее всяких посланий. Юстиниан всегда бывал рад видеть этого истинного знатока права. Пусть он и несколько циничен, но с ним никогда не бывает скучно; к тому же он считал Трибониана настоящим другом. Законник вошел, произнес обычные приветствия.
— Что привело тебя, о Трибониан? — спросил правитель. — Надеюсь, не просьба о дополнительных ассигнованиях на квесторские службы? Знаешь, эти молодые правоведы опустошают казну похлеще саранчи.
— Нет, наиблагороднейший, я пришел из прихоти, если можно так выразиться. Но, может быть, я злоупотребляю твоим временем?..