— В соседней комнате, — подсказал доктор.
Мимо прошла, бросив на него испуганный взгляд, незнакомая девушка в белом халате. Гид открыл соседнюю дверь.
— Она очнулась раньше вас, на день, мы дали ей вас увидеть и только... — вновь забормотал доктор. — И тот мальчик, Ричард, он не хотел ее отпускать.
— Это знакомо, — прошептал Гид, бессильно привалившись к дверному косяку.
Клара не двинулась с места — как сидела на кровати, так и осталась сидеть, только выронила из рук книгу. Зато Ричард вскочил, подбежал, за шаг до Гида остановился и серьезно произнес:
— Ты уже знаешь, что твои родители живы?
Это стало последней каплей. Реальность ворвалась в его мир стремительно и с ходу разрушила все то, что он считал настоящей жизнью.
Гид разучился говорить. Только перевел взгляд на Клару. Ее волосы немного отросли. Ее глаза были широко распахнуты. Губы — плотно сжаты.
— Да-да, — засуетился доктор, подхватывая его под руку. — И ваши, и родители Клары...
— Моя мать ушла со мной, — перебил его Ричард.
— Д-да, — смутился доктор. — Как и некоторые другие, кто не захотел оставить родню... Но остальные здесь, в городе. Для встречи слишком рано, но...
«Встречи не будет», — подумал Гид с ослепляющей четкостью. Вернее, встречи будут — с другими выжившими. Но не с... теми. Не с теми, кто жил здесь годы Ферт и годы после.
Если вспомнить, что большинство встреченных Гидом людей были далеко не стары, то выходило — выжили, главным образом, те, кто заболели, будучи подростками или детьми. Ричарду, вероятно, было лет пять, не больше... И то, так казалось сейчас — в пустыне он казался гораздо младше, чем теперь.
Поэтому встречи не будет. Разве что взгляд издалека и информация от доктора — «да, они живы, да, проходят адаптацию»...
Клара, глядя на Гида, кривила губы в беззвучном плаче. Соглашалась.
— Моя дочь! — закричал кто-то в коридоре. С грохотом ударила о стену дверь. — Где моя дочь?!
Другой голос уговаривал, просил успокоиться...
— Этот приходил в себя дольше всего, — прикрыл глаза доктор. — И до сих пор немного не...
Клара, зацепившись взглядом за что-то знакомое через дверной проем, с трудом разлепила губы и сказала хрипло:
— Здравствуй, Рам.
Гид его помнил и сейчас готов был обнять. Высокий, нескладный, с неправдоподобно светлыми глазами, Рам появился в проеме (доктор посторонился) и что-то сипло пробормотал, увидев Клару.
Он длинно, глубоко вздохнул. И чуть заметно улыбнулся — и Гид не смог узнать этого лица.
— И все же, доктор, — гораздо тише проговорил он. — Где моя дочь?
— Она жива и здорова, — уже знакомо сказал врач. И точно так же, как недавно Гида, подхватил пациента под руку. — Вчера смогла дышать... Пойдемте.
Позже Гид узнал, что девочке лет меньше, чем Ричарду. Узнал, что ее защищали два монстра. Это могло бы навести на мысли, но... С того момента за Гида еще долго думали доктора и ученые.
А тогда он просто добрался до Клары, опустился на пол и обнял ее колени.
***
...Каменные лабиринты резервации — еще один шаг перед тем, как окунуться в городскую суету. Не считая того взгляда с высоты станции-госпиталя, Гид видел город — настоящий город, — вблизи лишь мельком, когда их перевозили в фургоне: его, Клару, Ричарда, Рама с дочкой и еще трех человек, найденных немного позднее. Тогда он уже отреагировал не столь болезненно, смог и вздохнуть, и отвести взгляд, но все равно испугался.
Тошнота подкатывала к горлу от чувства собственного страха. Убивало незнание — что делать и как жить, куда деться и как смотреть людям в глаза. Впрочем, даже их сопровождение избегало прямых взглядов. Гид понимал — они стыдятся. Не сильно и лишь в присутствии бывших зараженных — но стыдятся.
Легче от этого не становилось.
Но — что помогало, — пока решали за него.
Через резервацию — постепенная адаптация к новой жизни. К тому моменту, когда каждый их них, хотя бы в теории, мог спокойно продолжить жизнь в новом мире.
Спустя два месяца Гид уже смотрел на свою ногу — идеальный механический протез, требующий лишь склянки масла да пары отверток. Спустя три месяца он приучился двигать новой рукой.
Сильно не хватало оружия. Оно и не нужно было здесь — умом Гид это понимал, но все равно только и думал, как бы приладить к механической руке хоть какую-нибудь пушку.
И еще — не хватало Ферта. До боли и до слез. Святого, доброго Ферта, которого здесь называли совсем иначе. Какое-то другое имя — впервые услышав его, Гид полночи пытался увязать эти звуки с парнем, которого знал. Так и не вышло. Не шло ему это имя.
И даже открывшаяся правда ничего не меняла: Ферт остался Фертом.
И Ферт остались Ферт.
Время решать началось лишь спустя год, когда Гид сумел смотреть на людей. Они предполагали стыд — но стыда не было никогда. Они предполагали злость — но она закончилась в пустыне.
Главным стало огромное, всепоглощающее удивление.
И вот его-то переселенцы так и не научились скрывать.
Но вновь, — вновь другими людьми, — открыли глаза.
Они приносят с собой песок и пыль. Они приносят с собой сухой ветер и горячий яд пустыни. Их лица в ржавчине, их голоса скрипят от нехватки воды. Их брови всегда приподняты, глаза смотрят с удивлением.
Как так вы живете? Здесь? И столько лет жили без нас? Почему?..
За спаянными губами — непроизнесенные вопросы. Становится жарко и больно, когда слышишь их.
Когда золотой шар скользит в небе — они злятся. Они с гневом смотрят в небо. Но гнев быстро сменяется растерянностью.
Как вы так живете?.. Как можно так жить?!
Много кто был бы рад, останься они там. Но каждый раз, когда они появляются рядом, в головах горожан звучит лишь один голос. Они не могут понять, кто говорит это, они никогда не слышали этого разговора, но звучит:
— Мы — слова. Мы — письма себе же. И только от нас зависит, будем ли мы гордиться, читая их в старости.
Люди не уверены в своих посланиях.
И пока не прошли годы и годы, каждый взгляд вернувшегося человека — это вопрос. И напоминание.
Напоминание о том, что...
Ферт вернутся через сотни лет.
Вернутся.