Чародей с прежним слегка безумным усердием принялся за работу. Линия накладывалась на линию, выплетая строго выверенный, но кажущийся абсолютно бессистемным узор. Медленно, словно постепенно накаляясь, загорались внутренним светом узловые сплетения, угрожающе мигая переполняющей их силой. Тёмная, припорошённая чарами внешняя поверхность их вызывала из земли тихое шипение. Следовало спешить, пока собственная сила не вступила в резонанс с силой высвобождаемой древним рисунком.
— …, - капелька пота сорвалась со лба и с шипением сгинула в зарождающейся воронке.
Преодолевая сопротивление потока, линия с глухим щелчком тяжело замкнулась, гася собственное свечение и стирая все случайные шероховатости. Мужчина с чрезвычайным трудом разогнулся и стёр тыльной стороной ладони предательскую влагу, едва не погубившую всю затею. Однако было мало просто создать контур, не привлекая к себе лишнего внимания ищеек и не слишком тревожа и без того нестабильный на Средницы фон, нужно было задать параметры. Никогда, даже методично выводя из себя наставников, он не получал такого удовольствия от собственной безнаказанности. Слепки аур, сделанные скорее по привычке, нежели с долгосрочным расчетом, полетели в ещё совсем слабую, но многообещающую тьму. Её туманная взвесь бурлила внутри запрещённого рисунка, попеременно вспыхивая голубыми и зелёными искрами. Мужчина расплылся в вымученной улыбке.
— Замечательно, — хрипел он, забывая о конспирации и здравом смысле. — Лучше не придумаешь! Чудесная Средница о сорока монстров! Никто и не подумает искать виновных в нападении Твари в такую ночь! Никаких следов! Никаких улик! Никаких возможностей опознать кого-нибудь из убитых и покалеченных! О-о-о, как это мне нравится! Замечательно!
Если бы ещё вызов Твари при поддержании полных щитов не требовал таких усилий, он даже, наплевав на самоуважение и ноющую спину, бросился б плясать джигу вокруг активизированного контура.
— Стоит только им…
Чародей осёкся, заметив или скорее уловив хорошо поставленным и крайне необходимым в условиях подпольной деятельности чутьём, появление других участников ритуала. Далеко, у самой кромки заброшенного сада, хлопнула боковая створка запертых до начала торжественного шествия ворот, и в воздухе заметно запахло озоном. Впервые у матёрого чародея, помотавшегося на своём веку в компаниях самых различных отморозков, не нашлось подходящего эпитета к ситуации. Он дважды бессильно открыл-закрыл рот, непроизвольно потянулся потеребить бесславно почившую бороду и со всех сил бросился наутёк, пока обнаружившая свою цель Тварь не принялась бездумно крушить всё вокруг себя.
Массивные створки, кажущиеся надёжной опорой и оградой на случай вторжения потенциального неприятеля (на самом-то деле Словонищи уж больше полувека никому и даром нужны не были) поддались на удивление легко, коротким скрипом возвещая о стойкости границ и невозможности пресечения потока контрабанды. Существовала вероятность, что такая халатность со стороны стражников допускалась только во время Средницы, но она была такой слабой и нежизнеспособной, а тропка прямо от этой створки в сад такой протоптанной…
Общественная свалка, по какому-то нелепому стечению обстоятельств именуемая садом, в ночном варианте выглядела ещё более отталкивающе. Возбуждённое ликование ожидающей торжеств толпы, что постепенно нарастало в городе и глухим, вибрирующим гулом проникало сквозь стены, попав под своды корявых и одичавших деревьев, казалось, поглощалось без остатка. Зажжённые на стене не к месту предусмотрительными стражами факелы, нещадно искрящие от пропитанных солями тряпок, высвечивали прилегающий сад праздничными вспышками. Глубокие и чересчур поспешные из-за облепивших небо туч, сумерки самодельной иллюминацией не разгонялись. Напротив, их хмурая сыроватая рыхлость дождливого сезона подобно старой потрёпанной губке вбирала в себя выжелченные капли тёплого искусственного света, разнося по порам-дорожкам дряхлеющих посадок. Старый, оплывший тёмным густым кустарником и ладными кучками мусора сад надвигался на стены Селецы словно трёхсотлетняя черепаха на покрытый мхом валун. Его грузное, дряхлеющее тело расплылось по периметру города, щедро огибая его сразу с трёх сторон в замысловатых, но неуловимо хищных объятьях. Тяжёлый массив развернувшейся в полную силу листвы и старых, похожих на высушенные кости веток, что уже не один год пережидали зимы, паразитами сплетясь со своими живыми побратимами, бугристым панцирем покрывал сумеречного мастодонта, надёжно защищая от любых посягательств с блёклого, лишённого солнца небосклона. Под сенью этого покрова царила мгла. Мгла густая, тяжёлая и зыбкая, сотканная из сквозняков и теней, мечущихся в сердце пугающего сада. Просачивающийся в неё свет факелов лишь усугублял непроглядную муть, выцветшими пятнами вырывая корявые, изуродованные тела выродившихся без людской заботы деревьев. В зыбких лучах их сморщенная раковыми узлами да глубокими трещинами кора посмертными масками оживляла лесных духов Средницы. Провалы тёмных ломаных суков внимательно следили с бурых неприветливых лиц приближающейся чащи за новыми участницами предстоящего действа.
Девушки, скользнувшие в пятно света, замерли, неосознанно прижимаясь к грязной заплёванной стене и друг другу, как застигнутые за погромом мыши. Если изначально их настроения и были различны, то постепенно сравнивались, грозя слиться в одно печально-упадническое с элементами нездорового трагизма.
— Та-а-а-ан, — тихонько, но от того и менее проникновенно протянула в своей излюбленной манере травница, подёргав духовника за рукав шарпана, — боязно мне как-то…
Словно издали пыхнуло потоком дикой, какой-то необузданной силы, растрепав девичьи волосы и обдав холодным, колючим ощущением опасности.
— Я, конечно, понимаю Средница, ночь смены чародейских полюсов и высвобождения от ряда первичных запретов… — Алеандр неосознанно пятилась к такой надёжной и совершенно не пугающей створке ворот, — но это же как-то совсем невесело выглядит!
— Хи-хи-хи, — деланно и слишком отчётливо рассмеялась духовник, стараясь скрыть от компаньонки то, что, кажется, недавно приобрела замечательную никтофобию. — Как же ты собиралась Средницу праздновать тогда, если и за ворота выйти боишься? Ведь недавно вообще намеривалась ринуться босой в сорочке и венке.
— Зато с топором! — огрызнулась, не удержавшись, девица, но тут же снова затихла, подавленная какой-то слишком нехорошей темнотой графского сада. — Серьёзно, Тан, пошли обратно. Вернёмся со всеми, как нормальные люди…
— Н-неужели, клад расхотела? — почти не дрожащим голосом поинтересовалась Чаронит, с упрямством профессионального самоубийцы продвигаясь вдоль стены к тому месту, где проложенная народом тропка, наконец, выныривала из мусорки и устремлялась в сад.
Алеандр послушно, но без налёта былого энтузиазма тянулась следом, сжимая в руках, вместо безотказного топора, собственную косу.
— Знаешь, — голос её стал тоньше и тоже начал подрагивать, — что-то мне кажется, что в таких зарослях лесной дед и сам мог запросто тех охранников схарчить. А ночью не приемников ищет, а на продолжение обеда напрашивается…
Похожие мысли при взгляде на нависающие над тропкой корявые ветки приходили в голову и Чаронит. При этом девушка могла даже поспорить, что усыпальница нечистого на руку графа уже давно раскупорена или повреждена настолько, что плохо обработанным трупам удалось всплыть к самой поверхности и славно облучить мёртвой силой всё произрастающее на ней, изуродовав привычные формы. Хуже могло быть только в случае затопления, когда мёртвая сила растворялась в воде и умудрялась через испарения ещё и здорово гадить ближним и дальним соседям. И всё же… даже для духовника её здесь было слишком много. Притом сила, несмотря на всю свою органичность и дикость казалась какой-то неправильной, словно пульсирующей. От этого становилось действительно жутко.