Зимнюю сессию в техникуме за четвертый курс он сдал на «отлично», но что больше всего радовало его самого — это почти материальная ощутимость приобретаемых знаний. Прочитав чертеж и вникнув в него, он мог теперь сразу видеть будущую деталь и профессионально судить о ее достоинствах и недостатках, если таковые имелись.
Секретарство тоже приносило ему немало хороших минут. Василию не нужно было вновь зарабатывать авторитет, его помнили с довоенных лет, еще неженатым парнем, членом бюро партячейки, помнили по добрым делам.
К прошлому авторитету Василия как бы приплюсовывались фронт и звание Героя Советского Союза. Тем обиднее была ему осечка Анастасии с рекомендацией в члены партии мастера Кузнецовой, а для их семьи попросту Клавы.
Через десять минут начиналось партбюро цеха, где должно было обсуждаться поступившее письмо рабочих о недостойном поведении мастера на производстве. Клавдия сидела сейчас у него с унылым, поблекшим лицом, и Василий, в душе осуждая ее, хотел, но не знал, как и чем можно помочь ей.
На бюро были вызваны авторы письма и слесари Петров и Смирнов — дарители ваз, и Настя со вторым рекомендателем.
— Да, дарили, но не в том смысле, как толкуется в письме, — смело опровергал Петров, человек атлетического сложения. — Мы с Клавдией Константиновной вместе учились в ФЗУ, вместе клопов в общежитии кормили, почему бы нам, старым друзьям, не отметить ее день рождения?
— Однако вы у нее не гостевали на именинах! — подала реплику женщина, чья подпись красовалась первой под письмом.
— Верно! — согласился Петров. — Но что из этого следует? Клавдии Константиновне не до гостей, она в долгах как в шелках... На выделенном ей заводом участке не первый год строит собственными силами дом. Мы со Смирновым могли бы догадаться и выходной-другой поработать с ее мужем! Слышь, Клава, летом жди, приедем на подмогу, а если нет, считай нас сукиными сынами. Вот, вслух заявляю! А то что же получается: в деревне всем миром избы друг другу ставят, а мы, рабочий класс, товарищу помочь не можем?
— Ближе к делу, — попросил секретарь. — Я хочу уточнить, в каком месяце у Клавдии Константиновны был день рождения?
— А нам все едино, когда... Вазы подвернулись видные, недорогие, из прессованного хрусталя, мы и поднесли...
Среди присутствующих поднялся неодобрительный шумок. Василий постучал карандашом о стол.
— Тише, товарищи!
Тогда присевший было Петров снова встал. Он вытянул перед собой руки.
— Вот они, глядите, высший разряд по слесарному делу заработали. Смирнов тоже далеко не из последних в работе. Так на кой ляд, спрашивается, нам нужна абы какая работенка, лишь бы деньгу побыстрее зашибить? Мы на сложных деталях выколачиваем на кусок хлеба с маслом. У нас гордость есть!
— Минуточку! — вмешался один из членов бюро, разбиравшийся в деле. — Мы подняли ваши наряды за несколько месяцев назад и должны сказать: они не совсем подтверждают ваши слова. Там разные детали числятся...
— Ну и разные! — уклончиво согласился Петров. — Не имеем привычки отказываться от любой работы.
Это было косвенное признание Клавиной вины. Настя бросила взгляд на подругу, сидящую напротив, и окончательно поняла, что вместе с изменившейся внешностью изменилась и душа Клавы, раз она не устрашилась обмануть годами проверенное между ними доверие.
Конечно, когда-нибудь отболит, потеряет свою остроту разразившаяся над ними катастрофа, но едва ли забудется...
«Есть и моя немалая доля вины в этой беде, и я здесь обязательно скажу о том...» — подумала Настя, как бы заново растревоженная тем, что случилось с подругой.
Решение партбюро цеха было таким, как предвидел Василий: постановление предыдущего партбюро о принятии кандидатом в члены партии Кузнецовой отменялось. За проявленный ею недобросовестный метод работы в коллективе она из мастеров переводилась в рабочие на три месяца. О товарищах, давших ей рекомендации, было решено сообщить в партийные организации, где они состоят на учете.
— Да, вот так-то, Клавдия Константиновна! — как бы подытожил Василий, когда они втроем остались в бюро.
— Простите меня... — начала Клава и чуть было не сказала «друзья», но воздержалась. — Прости ты, Настя, и ты, Вася!
— Э-э-э, бог простит! — отшутился Василий, чувствуя неловкость положения.
Клава опустила глаза. Полное лицо ее выглядело воспаленным, с багровыми пятнами, губы нервно дрожали.