Антонина однажды не выдержала, расплакалась перед теткой. Багровое лицо Дарьи Степановны страдальчески сморщилось. Племянницу она любила по-матерински. Живи они, как раньше, в каменном особняке, женихи к племяннице на рысаках бы подъезжали, а тут какой-то рабочий, и тот почему-то нос воротит.
Укорачивая петли на юбках Антонины, тетка советовала ей молиться.
Тоня верила в бога, но выдавала себя за безбожницу: осмеют еще и за отсталую посчитают. Она даже в комсомол готова была вступить, если бы приняли.
Дарья Степановна пробовала отвлечь, разговорить девушку: напрасно, мол, забила себе голову, свет не клином сошелся на этом распроклятом Федьке!
Тоня бледнела, стискивала зубы.
— Или он, или никто! — зло рыдала она. — Слышишь, тетка, в монастырь уйду...
А внизу у Карповых тоже было в это время неспокойно. Настя вернулась домой с перевязанным глазом, чем очень напугала Марию.
— Настя, да что с тобой? Ну-ка, ну-ка, глаз-то покажи. Да он у тебя багровый весь!
Настя рассказала: дали на практике в цехе делать кронциркуль. Начала она, как обычно, с черновой обработки рашпилем, и тут ее угораздило нагнуться к тискам и сдуть опилки.
Мастер послал Настю в медпункт, где ей промыли глаз, но стружку не обнаружили, хотя она явно замаскировалась где-то, выжимая из глаза слезу.
Пришлось идти в поликлинику. Там врач заставлял Настю смотреть то вверх, то вниз, то на свой указательный палец, пока не воскликнул:
— Ничего не понимаю! — и выписал ученице направление в глазную клинику.
В клинике молодая, черноволосая женщина-врач начисто отвергла присутствие металлической соринки в глазе. А когда Настя попробовала возразить, что пусть не соринка, но что-то мешает, и глаз не перестает слезиться, то услыхала в ответ:
— Намяли вам глаз, вот и слезится. Поспите, к утру все пройдет.
Настя закрыла за собой дверь лечебного учреждения в полном смятении. Теперь уж болел не один глаз, боль отдавала и в голову.
Мария на слова врача, что за ночь все пройдет, только головой покачала и велела сестре класть к глазу примочки с борной — средство безвредное, дезинфицирующее.
От примочек как будто полегчало. Однако ночью снова стало хуже. Настя просыпалась через каждые полчаса, стоило повязке высохнуть, а чуть забывшись, стонала и охала. В глазах полыхал жар, было больно моргнуть.
В пятом часу утра, вконец измотанная мерещившимися ей ужасами, что будто у Насти от жары может вытечь глаз, Мария разбудила мужа. Михаил вскочил, накинул пиджак.
— Миша, не волнуйся... Возможно, я преувеличиваю. Но у Насти глаз огнем палит! Нужно что-то делать...
Быстрая на решения Мария подняла сестру, стала помогать ей одеваться, чтобы снова ехать в глазную клинику, несмотря на то что час был ранний и трамваи еще не ходили.
В клинике они застали дежурного врача за книгой у настольной лампы, с седой копной волос на голове.
Мария вдруг всплакнула.
— Вот маемся, доктор, попала стружка, а у вас сказали вчера, что ничего нет. Так и без глаза остаться немудрено.
— Успокойтесь, милая, сделаю, что могу, — заговорил врач, усаживая Настю в кресло. — Стало быть, стружка или нечто вроде попало... но куда же она подевалась? Т-а-к! Искали в глазном яблоке, а она вон где угнездилась, в самом зрачке! Сиди, не моргай. Надо ее выживать оттуда.
В руках врача появилась тоненькая стальная спица. Он крепко зажал Настины колени в свои и приблизился к ней, обдавая ее запахом табака, смешанным с запахом одеколона.
Настя не успела опомниться, как на большой морщинистой ладони доктора лежало крохотное металлическое зернышко.
— Полюбуйся и сохрани на память. В другой раз не советую обзаводиться таким подарком. Ну-ка, поморгай.
Настя поморгала.
— Ой, доктор, спасибо вам. А скажите, завтра мне можно на учебу?
— Рановато. Придется посидеть несколько деньков дома.
Мария принялась зорко охранять Настю: карандаш и бумага были под строгим запретом. Она не пустила ее и на занятия литкружка, хотя глаз был почти здоров и Настя очень просилась.
— Не понимаю, зачем рисковать? Литкружок никуда не уйдет от тебя, — говорила распорядительная Мария, не подозревая даже, какого больного места касалась в душе сестры.
Не литкружок был нужен Насте, а Федор Коптев. Целую неделю, целую вечность не видеться с ним, и это сейчас, когда Антонина плетет вокруг него свои сети! Поначалу Настя не придала никакого значения тому, что Тоня вызвалась печатать Федору заметки для стенгазеты. Наоборот! Он просил — она согласилась помочь, и его «Монтажник», всегда интересный по содержанию, приобрел хороший внешний вид, чему Коптев, как редактор, очень радовался.