Не произнося ни слова, она покорно повернула обратно, а Настя с настороженным удивлением окинула взглядом своего непрошеного посетителя, еще крепче сжавшего ее руку.
— Выслушай меня, Настенька, очень прошу тебя, — заговорил Ивлев, не отводя от нее своих умоляющих, внезапно увлажнившихся глаз. — И пожалуйста, отнесись серьезно к моим словам.
Настя пожала плечами. Начиналось что-то непредвиденное, совсем непохожее на товарищеский визит. Да и горячая потная рука Ивлева сразу стала очень неприятной.
— Напрасно ты затеваешь ненужный разговор, — с беспощадной откровенностью попробовала было остановить его Настя. — Слышишь, Владимир!
Он упрямо возразил:
— Не затеваю, а сама жизнь мне подсказывает... В последние дни я только и думаю о том, куда ты вернешься из больницы? В барак, в общежитие? Разве можно тебе. А у меня хорошая комната. И я... я люблю тебя! — запинаясь договорил он.
С минуту они молча смотрели друг на друга. Он — весь ожидание, Настя — испытывая одну неловкость.
— Благодарю, так сказать, за заботу обо мне, — первой заговорила она, — только что ты предлагаешь? Принадлежавшую тебе жилплощадь или...
Он пунцово покраснел, перебил ее.
— Не утрируй. Я предлагаю... выходить за меня замуж. Ей-богу, мое чувство стоит того!
— Твое — не берусь спорить. А мое чувство ты взял во внимание?
— Взял, — с живостью подхватил Ивлев. — Оно было и прошло. Между прочим, я всегда считал, — он несколько замялся, — вернее, предвидел, что Федор Коптев не женится на тебе. Не сердись за откровенность...
«Пророк несчастный, — подумала про себя Настя, задетая за живое, — свалился на мою голову!»
— Можно узнать, почему у тебя возникло такое предвидение? — спросила девушка, очень недовольная тем, что Ивлев посмел коснуться запретной темы. — Хотя нет, лучше ничего не объясняй, не нужно, — поправилась Настя. — Факт с женитьбой Коптева, как говорится, налицо, и ты, получается, прав! — докончила она, довольно бесцеремонно выдергивая свою руку и вставая.
Тут бы Ивлеву остановиться, но его будто подменили; он тоже встал и, переминаясь с ноги на ногу, продолжал:
— Если бы Федор и женился, то ты не была бы с ним счастлива!
— Час от часу не легче. Тогда отчего же ты не спасал меня от него, или, попросту, не отбивал? — запальчиво спросила Настя.
— С первой любовью не легко бывает справиться... желательно дать ей кончиться самой по себе.
— Браво! Стало быть, ты предпочел благоразумное выжидание? Покладистая же у тебя любовь.
— Что ты говоришь, Настенька! — протестующе воскликнул Ивлев. — Бог с тобой. А на вопрос мой ты так и не ответила...
— Разве? Тогда слушай: я предпочитаю барак!
«Вот тебе, получай за свое предвидение и катись восвояси... Как все просто у тебя, — сердито думала Настя, направляясь в палату. «Было чувство и прошло», — мысленно передразнила она Ивлева, с досадой припомнив его слова. Да, было, а к тебе нет и никогда не будет, нетактичный, ограниченный человек и лицемер со своим товариществом... Плохо я знала тебя до сих пор».
Г Л А В А XXXI
Палаточный городок для погорельцев вырос напротив завода за одни сутки и был окрещен молодежным. Семейных вселяли в недостроенные, но уже подведенные под крыши дома. Хуже обстояло дело с домом для общежития ФЗУ — он существовал еще только в чертежах. Однако ребята не унывали, бивачная жизнь в палатках вполне устраивала их — еще до осени далеко.
Для них построили барак в Карачарове, и был он, не в пример сгоревшему, довольно неуютным и совсем необжитым.
Клава Кузнецова не стала тянуть с переездом, она облюбовала в бараке два топчана с изголовьями к окну: для себя и Насти. Не привозить же из больницы ослабевшую после хвори подругу в продуваемую палатку без элементарных удобств!
За Клавой переселились еще несколько девушек.
— Ничего, Настенька, заживем уютненько, я герань раздобыла. Цветет вовсю! Насчет нашего добришка завод тоже позаботился, выхлопотал ордера на одежду и обувь. Чуешь, как опекают нас? Только вот не знаю, покупать ли тебе сейчас платья? Повременить придется, пока снова в тело войдешь...
Настя, уже примирившаяся со своим больничным обличьем, во всем соглашалась с хозяйственной Клавой.
Все же она была неприятно удивлена произведенным на Клаву впечатлением, когда та увидела ее в знакомом, теперь пока единственном, блекло-голубом платье.
— Словно на вешалке болтается, да? — не без иронии спросила она, заглядывая на себя в зеркало.