— И-и-и, милая, кого стесняться-то в нашей деревеньке, да и было бы из-за чего, а солнышко-батюшко — оно целебное!
Лучи солнца уже заливали весь горизонт, из багрового превратив его в светло-оранжевый.
Захватив кусок хлеба с зелеными перьями лука, записную книжку с карандашом, Настя шмыгнула во двор, а там за речушкой, в нескольких минутах ходьбы от деревеньки, — лес и полное одиночество.
В лесу куковала кукушка. Настя не считала, сколько. С детства не верила лукавой «бездомнице», как называла птицу мать за легкомысленное отношение к своему потомству.
Углубляясь все дальше по неширокой просеке в березняке, в прорезь которой легкой, червонного золота дымкой падали отвесные лучи солнца, Настя спешила к полукруглому озерцу, налитому вровень с берегами. Тут был у нее любимый бугорок, где она, устав бродить по лесу, садилась отдохнуть и от ходьбы и от своих размышлений. В озерце в великом множестве росли белые восковые лилии на длинных полых трубочках, а однажды опустилась пара уток и принялась бойко нырять в воду, смешно выставляя лапки с хвостом и держась в таком положении довольно долго. Присутствие Насти их совершенно не беспокоило, они, знай себе, чем-то лакомились.
Отступив на несколько шагов от озера, стояли дородные, очень пропорциональные ели с густыми ветвями до самой земли. Насте почему-то всегда казалось, что под такими елками обязательно должны ютиться лесные зверушки. Ей, правда, не пришлось никого увидеть, зато прибрежная жительница, небольшая зеленовато-серая лягушка, сама свела с ней знакомство. Она уселась напротив Насти, любопытно тараща на нее свои выпуклые глазенки. Настя попробовала встать и пойти, лягушка попрыгала за нею.
— Ох, тявочка ты моя! — вырвалось у девушки любимое словцо Клавиной мамы.
С тех пор, едва заслышав Настины шаги, лягушка выскакивала далеко навстречу, а затем располагалась поблизости. Так случилось и сегодня. Обрадованная пунктуальностью своей лесной подружки, Настя радушно приветствовала ее.
— Доброе утро, Тявочка, приятно видеть тебя! Не желаешь ли отведать моего каравая? А я займусь кое-чем... буду записывать свои деревенские впечатления. Ты удачи мне наворожи!
«Бог ты мой, а ведь настанет день, когда я приду сюда в последний раз перед отъездом к маме в городок, — грустно подумалось Насте, — тогда прощай лес, озерцо и ты прощай, удивительная лягушка! С осени мне предстоит последний год учебы в ФЗУ, а там работа на заводе и по-прежнему литературный кружок — «присуха», по меткому выражению Клавы...»
— Ну как, навестила свои владения, хорошо поработалось? — вопросами встретила подруга Настю, едва та вступила на низенькое покосившееся крылечко.
— Спасибо, недурно.
В дверь выглянула Евдокия Никифоровна — худенькая, с небольшим морщинистым личиком женщина — хозяйка дома.
— Поджидаем тебя, Настюшенька, завтракать пора. Кинстинтин вон щавеля с поля принес, — кивнула она на мужа, сидящего возле стола на лавке.
К завтраку была солянка из прошлогодней капусты с сушеными грибами, картошка, запеченная в сметане. Семья ела из общего блюда деревянными расписными ложками. Настя, как гость, — из миски единственной в доме алюминиевой «городской» ложкой.
Над головой Насти, в красном углу, на низенькой полочке красовались три иконы. В середине самая большая в серебряной оправе, за стеклом.
— Евдокиюшкино приданое, родительское благословение! — хвастливо пояснял Константин Петрович.
Евдокия Никифоровна принялась убирать посуду. Хозяин дома, ловко свернув из старой пожелтевшей газеты, что хранилась на иконной полочке, «козью ножку», сел подымить у раскрытого окошка.
— Слышь-ка, Клавдея, — обратился он к дочери, затянувшись несколько раз, — ехал домой через вырубку у Волхлова, и, скажу тебе, вся она, как красным сукном, подернута...
— Земляника поспела! — ахнула Клава, взглянув на подругу. — Надо ехать, папка!
На следующий день чуть свет Константин Петрович запряг Листика в телегу, тайно опасаясь, как бы он не вздумал артачиться по своему обыкновению, но конь был послушен и бойко тронул со двора.
Ехали не спеша, Константин Петрович, высмотрев своими дальнозоркими глазами гриб на обочине дороги, останавливал Листика, слезал с передка телеги.