Спустя два дня Александр Васильевич Гоголин, собрав вещи и выставив на продажу их с Сашенькой квартиру, уехал в Москву.
— Вас нам бог послал! — всплеснула руками заведующая отделом образования в одном из районов столицы. — У нас на прошлой неделе скончался директор гимназии для одаренных детей. Пятьдесят два года всего, и вот пожалуйста, сердечный приступ! Мы с радостью возьмем вас на работу. У нас и зарплаты неплохие, вот только квартира…
— Не волнуйтесь, я собираюсь приобрести жилье. Средствами для этого я располагаю, — успокоил он свою будущую начальницу. — Пусть и не сразу, но это не должно быть вашей проблемой. Если вам нужны рекомендации, то в Министерстве образования меня хорошо знают.
— Конечно-конечно! — Чиновница снова всплеснула руками. — Доктор наук, автор многих научных работ. Да вы же Макаренко современности, мы за счастье почтем работу с вами! Если вы не против, давайте прямо сейчас проедем в гимназию, я вас с коллективом познакомлю. И можете завтра приступать к работе. Формальности займут всего пару дней.
Гимназия располагалась в уютном зеленом районе. Чугунный забор, удобная большая парковка, фасад, улыбающийся аккуратными пластиковыми окнами, — все говорило о том, что родители обучающихся здесь детей не жалеют средств на качественное образование для своих чад.
«Покупку квартиры действительно потяну, — лениво подумал Гоголин, оглядывая спортивный стадион перед школой и ровные ряды голых, но аккуратно подстриженных кустов. — Много ли мне надо… одному?»
— Подождите меня здесь, пожалуйста, — попросила представительница районо, о которой он уже успел забыть. — Я сейчас выпишу вам пропуск, у нас тут все очень строго. Знаете, у многих детей родители непростые, так что нам приходится думать о безопасности немного больше, чем в других местах.
— Хорошо, я с вашего позволения на крыльце подожду, — улыбнулся Гоголин. — Голова разболелась немного. Я подышу.
Вокруг стояла непривычная для школы тишина, хотя вполне возможно, что это объяснялось тем, что шел очередной урок. Оглядывая пространство и как бы примеряя его на себя, Гоголин вдруг понял, что все у него в этом городе и в этой школе будет хорошо.
— Вы кого-то ждете? — услышал он и обернулся.
Перед ним стоял молодой человек с картины Тьюка. Нет, конечно, он был одет, и окружающий снежный пейзаж, хоть и начинал пробуждаться к весне, мало напоминал пляж, на котором можно нежиться под жаркими лучами солнца, ласкающего кожу. Но такие лица писал именно Тьюк. В нем была томная нега, юношеская безмятежность, нежный задор, мягкое тепло. Лет семнадцать на вид. На задорном носу конопушки. Между ними блестят капельки пота, как роса на нежной июньской траве. Влажный лоб наводит на греховные мысли, которые пока абсолютно точно не к месту.
Усилием воли отогнав их от себя, Гоголин широко улыбнулся:
— Я буду тут работать. А ты кто?
— Максим Семенов, — бодро отрапортовал юноша ломающимся баском. — Я из одиннадцатого «А». Я пойду. — Глядя ему вслед, Гоголин задумался о том, что жизнь, несомненно, хорошая штука.
Серый цвет вернулся. Все вокруг было покрыто тусклым налетом, восковым и неживым, как на импортных яблоках. Серое небо грязным покрывалом лежало на серой простыне тающего снега. Серые лица прохожих мелькали за немытыми окнами автобуса, который медленно тащился по скучным улицам в тусклые трудовые будни.
Окружающая жизнь не дарила даже надежды на яркие пятна. Лишь иногда в памяти всплывал черный сгусток ненависти, отбрасывая его в грязную канаву, на дне которой лежало, скрючившись, существо, во второй раз отнявшее у него цветное восприятие мира. Единственное, что оставалось ярким, струящимся живыми красками, это сны. Просыпаясь по утрам, он долго не открывал глаза, пытаясь задержать счастливые видения, в которых было много красного, синего, желтого, зеленого…
И только спустив ноги с кровати и разомкнув наконец веки навстречу очередному бесконечному серому дню, Воронов начинал ждать ночи, вместе с которой к нему приходили Лелька, Максим, Цезарь, шашлыки на морозном воздухе, моченые яблоки в кадушке, оранжевое солнце, припадающее в неуемной жажде к реке, и предвкушение счастья, которое казалось таким близким.
— Дим, ну что ты растекся, как кисель по тарелке! — ворчал Иван Бунин, наблюдая за впавшим в уныние другом. — Ты же мужик! Ты же преступника вычислил и придумал, как взять! Ты же молодец и умница! А Лелька — она же баба! Ее кавалерийским наскоком брать надо. Она сама не понимает, чего ей для счастья надо. Вот и бери все в свои руки. Пришел, увидел, победил. Как Цезарь.