CCCLXIII
И вот пошел туда, не молвив слова,Где было стадо, как он думать мог.Нет Африко, — напрягши силы снова,Он по реке со всех пустился ногИскать, откуда начался суровоЗловеще обагренный кровью ток,И отчего, и кто тому причина, —И подошел, и вот увидел сына.
CCCLXIV
Взглянул — лежит он в речке бездыханный,Грудь юную насквозь прошло копье, —Чуть не упав, старик в тоске нежданнойВдруг понял горе горькое свое.Взял за руку его и с несказаннойПечалью молвил: «Чье тут дело? Чье?Сыночек мой! Кто эту рану злуюНанес тебе и отнял жизнь живую?»
CCCLXV
Труп вынес из воды отец несчастныйИ положил, рыдая, на траву,И проклинал он этот день ужасный:«Сын ненаглядный, как переживу?Как мать узнает: сгинул сокол ясный,Его не видеть больше наяву?..Что делать нам, убогим, в горькой доле?Одни мы одинешеньки — доколе…»
CCCLXVI
И вбитое копье из сердца вынул,И на железо он глядел с тоской.«Сынок мой, кто со злобой ярой ринулЕго в тебя, с свирепостью такой,Что красный день мой уж навеки минул? —Он говорил, рыдая. — Где покой?Уж, верно, тут Дианы злое жало.Ей, ненасытной, нашей крови мало».
CCCLXVII
Но вот, оглядывая неустанноКопье со всех сторон, он в нем узналТо, что при сыне было постоянно.Тут, света уж невзвидев, зарыдал:«О, что же тут за дикий случай странный?Сынок мой глупый, бедный! — он сказал. —К нему пришел ты сам ли злой судьбою,Расчелся ль кто твоим копьем с тобою?»
CCCLXVIII
Потом, поплакав долго и уныло,Он сына поднял на плечи себеИ с тем копьем, что было так постыло.Отнес его домой, к родной избе.И матери поведал все, как было,Все время плача, о лихой судьбе,И, показав копье, того не минул,Как сам его из груди сына вынул.
CCCLXIX
А плакала ли мать тут безутешно,Об этом никому не нужно слов,И не пересказать бы мне, конечно,И вопль, и плач, и поздний тщетный зов,И как она, страдая в тьме кромешной,Кляла Фортуну и самих богов,Лицом к лицу сыночка прижималасьИ в муках, и рыданьях надрывалась.
CCCLXX
Но наконец, как чтить умерших строгийПовелевал обычай той порой,Так тело, после скорби слезной, многой,Рождавшей плач, и жесткий вопль, и вой,Сожгли, рыдая с мукой и тревогой,С великой, безутешною тоской,Как те, что в этой жизни благо зналиЕдинственное — и его теряли.
CCCLXXI
А после пепел стынущий собралиКостей сыновних и к реке пошли,Где воды все багряные бежалиИ кровью сына милого цвели.У берега там землю раскопалиИ пепел в ней глубоко погребли,Чтоб имя там его не погасало,Но реку навсегда знаменовало.
CCCLXXII
С тех пор, как ныне, реку люди сталиПрозваньем Африко именовать:И там в тоске и горе пребывалиОтец-страдалец, мученица мать.Так Африко окончил жизнь в печали.О милом память — речке сохранять.Оставим их и возвратимся сноваМы к Мензоле, о ней продолжу слово.
CCCLXXIII
А Мензола тем временем страдалаИ грустно, и раздумчиво жила.Но все ж, поняв, что облегчить нималоВсего, что совершилось, не могла, —В неcчастиях терпенье обреталаИ, как бывало, снова начала,Хоть изредка, с подругами встречатьсяИ, хоть и против воли, оживляться.
CCCLXXIV
И повстречать не раз ей приходилосьТех нимф, что были с ней, когда онаДосталась Африке. Все, что случилось,И все другие знали уж сполна, —Не о грехе, конечно: говорилосьО том, как честь успешно спасена.И Мензола, умея лицемерить,Заставила в свое спасенье верить.
CCCLXXV
И с каждым днем спокойней становиласьИ тверже Мензола, убеждена,Что к ней все уваженье сохранилосьЕе подруг, считавших, что она,Как и они же, чести не лишилась,И лжи ее поверивших сполна,Так что казалось ей, что и ДианаУж ни греха не вскроет, ни обмана.