— Но это будет не твоя статуя, — поправил его Кефал. — Так же, как я сейчас леплю не Коринну, а, как ты отгадал, Артемиду-охотницу. Коринну же я избрал моделью, так как она больше остальных похожа на то, что мне нужно. Я это понял, едва увидел ее на улице. Но ты вовсе не совершенна, голубушка, — добавил он и погрозил пальцем девушке, которая, посмеиваясь, сидела на возвышении, — а богиня должна быть совершенной. У тебя не ее подбородок, но это не страшно — я знаю, у какой девушки взять нужный мне подбородок. А твои уши и вовсе не подходят для Артемиды. Мне придется взять уши у Лисиллы или у Гилы.
Коринна засмеялась своим беззвучным смехом и притворилась обиженной:
— Если мое лицо никуда не годится, так почему ты не попросил кого-нибудь из них позировать для всей статуи?
— Посмотрела бы ты на них, голубушка! Попробовала бы ты себе представить, как они бегут по горам со сворой гончих! Нет, несмотря на все твои недостатки, ты именно то, что мне нужно.
— И на этом спасибо, — с насмешливым смирением откликнулась она.
— Ну, на сегодня достаточно. Ты, наверно, устала, да и мне пора на рынок. Да, да, юноша, — продолжал он, поворачиваясь к Алексиду, который рассматривал статуи у стен, — это одно из моих лучших творений. Ее должны были поставить на городской площади, но, как видишь, она так и стоит в моей мастерской с тех самых пор, как я много лет назад ее кончил.
— А кого она изображает? — В голосе Алексида было волнение, но он разглядывал статую, и они не видели выражения его глаз.
— Эвпатрида Магнета. Его изгнали, как ты, может быть, помнишь. Говорят, он тайно просил помощи у спартанцев, чтобы уничтожить демократию и установить тиранию.
— Тиранию? В Афинах?
— После этого, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы почтить его статуей. Да и глупо, конечно, — какая уж там статуя, когда он сам не может сюда носа показать под страхом смерти.
— Он мне не нравится, — откровенно сказала Коринна, разглядывая лицо статуи. — А почему ты хранишь ее?
— Никто не знает будущего, голубушка. У Магнета есть немало могущественных друзей среди эвпатридов. В политике всякое случается. Сегодня тебя свалили, а завтра, глядишь, ты опять наверху. Кто знает, Магнет еще может стать тираном в Афинах, и каково тогда придется мне, если она узнает, что я выбросил его статую, как негодный мусор?
Алексид вышел из мастерской молча. Он напряженно думал. Этот тяжелый подбородок, крючковатый нос и высокие скулы он видел вчера под полями пастушеской шляпы. Лицо статуи было лицом человека, который шептался с Гиппием.
Глава 7
ОВОД
— А я-то думала, что ты пришел поговорить со мной! — пожаловалась Коринна, но уголки ее рта лукаво задергались.
Ведь мы уже прошли всю улицу, а ты еще не сказал ни слова. Куда веселее болтать со статуей!
— Извини. Меня словно оглушило… — Алексид заколебался, но потом сказал решительно:
— Дело вот в чем. Этот Магнет… ну, тот, который хотел стать тираном…
— Ах, тот! С таким ужасным лицом!
— Да. Так я готов поклясться, что видел его вчера вечером у Итонских ворот во время скачек.
— Ну и что?
— Да разве ты не понимаешь? Ты ведь слышала, что говорил Кефал: его же много лет назад изгнали из Афин.
— Разве? — Коринна, очевидно, не слишком внимательно слушала разговор в мастерской, но тут и она сообразила, в чем дело, и взволнованно воскликнула:
— А! Так что же он здесь делал?
— Я сам хотел бы это знать, — угрюмо отозвался Алексид. — Просто не представляю, как мне быть.
— Посоветуйся с отцом.
— Гм!.. А как я объясню ему, зачем мне понадобилось заходить в мастерскую Кефала?
— Да, отец не похвалит тебя за знакомство со мной.
— Видишь ли…
— Не оправдывайся. Афинским юношам не положено водиться с девушками.
Вот почему я чуть не свалилась с возвышения, когда ты вошел в мастерскую. По правде говоря, я очень обрадовалась, услышав твой голос, — я ведь ни с кем не разговаривала по-настоящему с того дня в пещере. Да, кстати, как поживает твой красивый друг?
— Он не очень-то мной доволен, — с принужденным смехом ответил Алексид. — Ему наступили на его красивую ногу — во всяком случае, так он думает.
— Кто же?
— Ты.
— Я?!
— Да. Видишь ли, мы очень давно дружим. Но только… ну, ты понимаешь… нельзя же все время быть с человеком, даже если очень его любишь. Иногда хочется побыть одному… Ты ведь знаешь, как это бывает, правда?
Она кивнула:
— Ты видел, куда я ухожу в таких случаях.
— Так вот, Лукиан этого не понимает. Он не любит читать и размышлять… всему предпочитает атлетические упражнения, прогулки, верховую езду и обижается, если другие хотят чего-то другого.
— Но при чем тут я?
— При том, что стоит мне заняться своими делами, как он воображает, будто я провожу это время с тобой, будто мне приятнее быть с тобой, чем с ним…
— Какая глупость! — кротко поддакнула она.
— Чистейшая нелепость! — подхватил Алексид с большим жаром, хотя и не слишком тактично. — Я поклялся ему, что не видел тебя с того самого первого дня, но он так озлился, что не поверил мне. Ну, я и подумал: раз так, пусть у него будет причина злиться, и…
— И пошел ко мне?
— И пошел к тебе.
Она остановилась как вкопанная и повернулась к нему. Щеки ее пылали, в серых глазах сверкал гнев.
— Спасибо за откровенность! Я знаю, что афинских девушек и за людей не считают, но над собой я не позволю издеваться. Значит, ты пришел, чтобы позлить его, а я только так… вот так хватают игрушку, чтобы подразнить ребенка…
— О боги! — воскликнул Алексид с отчаянием. — Я совсем не потому. Никто не хочет ничего понимать!
— Ну, так постараемся понять друг друга. Если мы станем друзьями, то потому, что хотим этого, а не потому, что нам надо кому-то досадить.
— Конечно…
— И ты не станешь задирать нос только потому, что я девушка и чужестранка, а мать содержит харчевню?
— Нет, — твердо сказал Алексид. — Но и ты должна дать обещание.
— Какое?
— Не ругать Афины. Раз ты живешь в городе, нечестно говорить о нем плохо.
Коринна, помедлив, кивнула. Румянец гнева сбежал с ее щек, и, когда она снова посмотрела на Алексида, в ее взгляде было уважение.
— Обещаю. Человек должен стоять за свой родной город. Если бы ты за него не заступился, я стала бы думать о тебе хуже. Я не буду ругать Афины, но, — тут она беззвучно засмеялась, — можно мне высказывать справедливые замечания? Ведь в Афинах превыше всего ценят свободу речи!
— Ты уже начинаешь кое-что понимать! — весело улыбнулся Алексид. — Поживи тут годик-другой, и ты станешь настоящей афинянкой.
Но, говоря это, он знал, что его предсказание никогда не сбудется.
Хотя Коринна и родилась в Афинах, она чужестранка и навсегда ею останется. Метеку почти невозможно добиться афинского гражданства, а ведь она же еще и женщина! Закон запрещает ей даже брак с афинским гражданином.
Они пошли дальше. Прохожие оглядывались на них. На следующем перекрестке, где было гораздо многолюднее и уже слышался шум рынка, Коринна сказала:
— Тут нам лучше проститься. Я знаю, тебе неловко идти со мной…
— Ну, что ты…
— Будем честны — или нашему знакомству конец. Таковы здешние обычаи.
Я не хочу, чтобы из-за меня твой отец рассердился на тебя. И я не хочу, чтобы ты ссорился из-за меня с Лукианом. Обещай, что ты с ним помиришься и не будешь обижаться на него по пустякам.
— Ладно. Но я хочу дружить и с тобой!
— Тогда приходи завтра в пещеру. Сможешь? Я буду учить тебя играть на флейте.
— Обязательно приду.
На углу они расстались, и Алексид долго смотрел вслед Коринне. Пусть она чужестранка, пусть ее презирают, но она шла через толпу гордой походкой, словно богиня Артемида.