Ноги дрожали, тело женщины отказывалось подчиняться командам мозга. Чем больше Алевтина сопротивлялась, тем ей было больнее. Но она во что бы то ни стало должна была узнать правду. "Думай же, вспоминай, думай!"
Она часами, точно в прострации, сидела и думала, прислонившись спиной к стене в коридоре, обхватив себя для поддержки дрожащими руками. В голове шумело, хихикало, а из глаз от беспомощности капали злые и горькие слезы.
Лишь неким чудом в попытке вспомнить Але снова удалось зацепиться за ещё один связующий осколок воспоминание.
Небольшая кухонька. Открытый холодильник и в жёлтом свете - рыжая женщина, с всклоченными, слипшимися волосами и затравленным взглядом, запихивающая в себя продукты без разбору. Кто-то стоял в тени, за её спиной, кто-то высокий, и этот кто-то раз за разом издавал булькающий и такой знакомых хохот. От которого сразу хотелось закрыть уши, чтобы не обезуметь.
Осколок встал на место, точно давнишний сон, но Аля чувствовала, что воспоминание было реальным.
Правда испугала так сильно, что Аля истошно, протестующе закричала. В голове булькающе захохотали, а ноги сами собой, помимо воли понесли её в спальню, где на комоде прямо напротив подушки лежала фигурка. Прокушенная губа очертила язык медяной резкостью, на руке Алевтины алел глубокий отпечаток собственных зубов, а фигурку с упоением ласкали пальцы.
Правила изменились, и теперь сны женщины стали чаще, детальней и ярче. Аля помнила почти всё, кроме того, как попадала домой обратно.
Методом проб и ошибок Алевтина уяснила, что с каждым днём она всё больше теряет себя, даже в мелочах и привычках, путается в мыслях и собственных пищевых пристрастиях.
Вскоре бороться уже не было сил. Помощи Алевтине просить тоже было не у кого. Ведь кому ни расскажи, любой нормальный человек сразу подумает, что она психбольная.
Но Аля всю сознательную жизнь провела в нелёгкой борьбе за жизнь в достатке и теперь не собиралась сдаваться. Пусть даже треклятый враг выбрал своей игорной доской её тело и сны. Она намеревалась взять отпуск.
Ночь перед решительными действиями, запланированными на первый день отпуска, окончательно расставила всё по местам. Алевтина настойчиво сопротивлялась забытью и злобной воле, теснившей её в самый низ подсознания, поэтому и смогла запомнить чужую квартиру в деталях, а главное - хорошо рассмотрела лицо той, кого навещала тварь. Это точно любовница Сергея, только раза в два располневшая и отёкшая за очень короткий срок.
Утром в расчёске остался клок волос, а в раковине ещё один потерянный зуб. Желудок крутило, подкатывала тошнота, а ноги дрожали. А от беспокойства и навязчивых мыслей не помогал ни крепкий кофе, ни завтрак.
Решение отменить отпуск неожиданно стало казаться Алевтине правильным.
Пару минут она поплавала в собственных мыслях, раздумывая и вроде как соглашаясь пойти на это.
Затем Аля неторопливо собралась, концентрируясь только на возвращении к работе. Взяла кошелёк, в сумку положила фигурку - всё, как обычно делала по утрам. Накрасила губы, разглядывая своё усталое и серое вопреки тональному крему лицо, схватила телефон и, обувшись, выбежала за дверь, даже не взяв ключи.
Савельевны как назло дома не оказалось. "Неужели она уже на работе? Так рано? Что же мне делать теперь?"
"А что если поехать в церковь?" - накрыло вспышкой озарения. Но стоило женщине войти в автобус, как накатил голод, враз скрутивший кишки. Желудок урчал, привлекая к ней внимание пассажиров. Мутило. От слабости всё вокруг стало расплываться, став размытым и зыбким, как туман.
- Женщина, вам плохо? - участливо спросил кто-то из пассажиров.
Она что-то промычала в ответ, не в силах выдавить из себя крик, и выскочила из автобуса на первой попавшейся остановке.
В себя Алевтина пришла только в мясной лавке, расплачиваясь за кусок свиной вырезки, с желтыми вкраплениями жира, от которых во рту тут же образовалась обильная слюна. Продавщица смотрела на неё, как на сумасшедшую. Аля даже сдачу не взяла, выбежала из магазина и, завернув к жилому дому и присев, спряталась за мусоркой и стала жрать мясо, давиться, затем снова глотать, едва работая челюстями, и жрать, пока не съела всё до последней жилки.
От слёз и ненависти к себе жгло в глазах. Дышать было трудно. Она рыдала, слезами и руками размазывая утренний макияж. Вокруг мусорки по-хозяйски сновали бездомные коты и с укоризной шипели, точно прогоняя её.
- Что вытаращились, глазастые! Прочь!- закричала Аля, вставая на ноги и тут же чуть не лоб в лоб наткнувшись на сухонькую бабульку, с бигудями в волосах и в тапочках на босу ногу, с зажатым в руках полным ведром. Бабулька прищурившись, открыла практически беззубый рот и с кряхтением выдавила из себя нечто неудобоваримое и тут же с негодованием посмотрела на Алю, как будто та сделала что-то криминальное.
- Извините, - надрывно сказала Алевтина и, виновато оправив юбку, поспешила уйти.
Вздохнув, она только попыталась убедить себя, что всё в относительном порядке, как в голове раздался злорадный хохот, затем, к ужасу Алевтины, сменившийся голосом её покойной бабушки: "Не скроешься, не убежишь, ведь грех взамест души твоей кожу возьмёт, кости вывернет и мясом твоим гнилым изнутри станет".
Тошнить стало ночью, а затем Алевтину приковала к унитазу диарея, с агрессивными симптомами которой не справлялись никакие таблетки из домашней аптечки.
Аля провела второй день отпуска, лёжа в постели, часто посещая туалет.
Только к вечеру ей чуток полегчало, но, как оказалось, то распускались ещё цветочки. Рези в животе утихли, а на смену им "созревшими ягодками" пришёл лютый бесконтрольный голод.
Её захотелось всего и сразу. Жирного, сладкого, мучного. Она сдалась гораздо быстрее, чем надеялась, и в очередной раз, досадуя на себя, Алевтина ела, давилась, снова жевала, глотала, хлюпала носом, не в силах остановиться, теперь на собственной шкуре прекрасно понимая, что довелось испытать рыжей, когда она взахлёб опустошала холодильник.