Мы увидим, что Фихте не смог сохранить тех взглядов на государство, которые он развил здесь, и в дальнейшем ходе рассуждения постепенно совершил поворот, сильно изменивший его первоначальную позицию.
Доводя до логического конца свою идею и борясь за ее осуществление, Фихте не мог ограничиться собственными либеральными воззрениями на государство и вынужден был от них отказаться. Эти воззрения оказывались или могли оказаться достаточными, чтобы сформулировать более или менее убедительно право на революцию вообще. Однако они недостаточны для ответов на конкретные вопросы, связанные с осуществлением этого права. Здесь первоначальная точка зрения Фихте повела бы к анархии. Ибо если каждый уже как индивидуум может считать право на государственный переворот своим естественным правом, то, следовательно, это в той же мере относится и к каждому контрреволюционеру.
Право на революцию Фихте расширяет до долга, до обязанности ее свершения: если государство явно противоречит своему высшему назначению, то народ не только может, но и должен изменить государственный строй. «Все государственные устройства, которые имеют конечную цель совершенно противоположную, т. е. рабство всех и свободу одного, культуру всех ради целей этого единственного и уничтожение всех видов культуры, если она может привести к свободе многих, не только могут подлежать изменению… но и действительно должны быть изменены» (13, стр. 80). Ибо «нет такого государственного устройства, которое не подлежало бы изменениям, сама его природа такова, что все они меняются. Если устройство плохое и противоречит необходимой конечной цели всякого государственного объединения, то оно должно быть изменено; если оно хорошее и способствует этой цели, то оно меняется само» (13, стр. 103).
Однако этим ответом проблема еще не исчерпана. Как быть, например, если привилегированные слои (дворянство и духовенство) оказывают сопротивление правомерному расторжению государственного договора? Здесь Фихте подходит к ответу на решающий вопрос всякой теории, имеющей своим предметом революцию, — о применении революционного насилия. И своим ответом он оказывается ближе к Робеспьеру, чем к их общему духовному отцу — Руссо.
Право на революцию первоначально означает лишь то, что государственный договор может или в определенных случаях должен быть расторгнут; конкретно это выражается в том, что в первую очередь должны отменяться все привилегии дворянства, а церковные богатства должны быть переданы в собственность государства. То и другое осуществляется путем расторжения всех договоров с дворянством и церковью. Однако право на революцию означает тогда уже гораздо больше и включает применение революционного насилия, если дворянство и духовенство окажут сопротивление законному акту отмены всех привилегий и изъятию церковных землевладений; тогда наступает та ситуация, где законной является — и Фихте говорит здесь уже не как теоретик права, а как политик — с формально юридической точки зрения незаконная, т. е. революционная, борьба против дворянства и духовенства. Потому что ликвидация всех договоров с дворянством и церковью есть неотъемлемое человеческое право, которое обязаны уважать все, в том числе те, кто им ущемлены, против кого это право направлено. Тот, кто выступает против этого права, кто стремится помешать его осуществлению, тот ставит себя вне общества и должен рассматриваться как враг человечества.
Фихте ставит вопрос о применении революционного насилия как проблему уголовного права, т. е. так же, как французское революционное правительство 1793–1794 гг. в своем обосновании политики террора. Как считали идеологи Французской революции, сам по себе каждый смертный приговор является убийством, поскольку человек есть самоцель, а не средство для цели, чуждой его существу. Однако в данном случае дело обстоит по-иному. Оказывать сопротивление неизменному праву человека могут только враги человечества, и в качестве таковых они оказываются за пределами всякого гражданского закона. «Если гражданин нарушает по отношению к обществу неотъемлемые права человека (не только права договора), то он уже не гражданин, а враг; и общество не дает ему искупить свою вину, оно мстит ему, т. е. поступает с ним на основании того закона, который он сам создал» (13, стр. 116).