Отсутствие возможности означает, что либо все стало необходимым и тогда нет смысла вообще говорить о человеческой свободе, о спасении, либо все стало обыденным. Обыденность господствует везде, где человек полагается только на свои силы, на разум.
Истинная вера является выходом и спасением не для каждого человека. Кьеркегор различал обычный эстетизм, в котором человек живет минутой, когда он является "природно-непосредственным существом", не подозревающим о своем истинном предназначении, и эстетизм демонический, когда человек сознательно делает зло, сознательно грешит и упивается своей греховностью. Такой человек, отрицающий духовность, как бы сознательно заключает союз с дьяволом. Если для победы над своим животным началом достаточно обратиться к этическому, то для победы над дьяволом одной этикой не обойдешься, здесь может помочь только Бог. Своими слабыми силами человек ничего сделать не может.
Кьеркегор приводит библейский пример с Авраамом, которому Бог велел убить собственного сына. И тот занес нож над сыном, веря, что Бог в последний момент остановит его руку. С точки зрения этики, поступок Авраама, решившегося убить сына и верившим, что Бог этого не допустит, просто абсурден. Но точно также абсурдна и настоящая вера, с точки зрения разума, с точки зрения законов морали. И к такой вере человек прорывается, только поставив себя в совершенно невыносимое положение, на край пропасти, отступить от которого невозможно. Истинно верующий всегда, согласно Кьеркегору, должен жить в таком состоянии, никогда не успокаиваясь, мучаясь своей греховностью, несовершенством, нечистыми помыслами, подозревая себя в союзе с дьяволом и пытаясь от этого союза избавиться.
"Такая вера не имеет ничего общего с тем пониманием ее, которое исповедует обычный христианин, - неслучайно Кьеркегор иронически относится не только к современной ему церкви, но и к монастырской жизни, поскольку последняя примиряет индивида с самим собой, вносит покой в его душу, тогда как, по Кьеркегору, вера выступает как высшее напряжение, как состояние крайней разорванности, как высшая страсть в двух значениях этого слова, ибо страсть - столько же активное, сколько и пассивное состояние, столько же наслаждение, сколько и мучение" [1].
1 Гайденко П.П. Трагедия эстетизма. О миросозерцании Серена Кьеркегора // Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997. С. 200.
Только такая позиция, а не этические постулаты, может сделать человека рыцарем веры.
Столь же значительным мыслителем XIX в., развивающим далее идеи Шопенгауэра, был немецкий философ Фридрих Ницше.
Фридрих Ницше (1844 - 1900) еще с юности он обнаружил задатки гениального дарования. Будучи 24-летним студентом Лейпцигского университета, он был приглашен Базельским университетом на место профессора классической филологии, а еще через год Лейпцигский университет присвоил ему звание доктора наук по совокупности работ, без защиты диссертации. Основные работы Ницше: "Рождение трагедии из духа музыки", "Веселая наука", "Сумерки кумиров", "Воля к власти", "Генеалогия морали" и др.
В своей первой крупной работе "Рождение трагедии из духа музыки" Ницше анализировал культуру Древней Греции и утверждал, что она определялась борьбой между культами двух богов - Аполлона и Диониса. Культ Аполлона - это светлый культ разума, науки, соразмерности и гармонии, самоограничения, свободы от диких порывов, Аполлон - покровитель изящных искусств. Культ Диониса - темный, это культ земли и плодородия, Дионис - бог вина и опьянения, бог половой любви, бог самой жизни в ее биологическом и физиологическом смыслах.
Культ Диониса пришел в Грецию с Востока, и под его влиянием были учреждены так называемые дионисийские празднества, дионисийские мистерии, напоминавшие оргии, когда люди сливались в совместном экстазе ритуальных песнопений и шествий и каждый человек в этих ритуалах был уже не индивидом, а частью большого, единого целого. Под влиянием наркотического напитка, писал Ницше, который упоминают в своих гимнах все первобытные люди и народы, либо могучего, радостно пронизывающего всю природу приближения весны просыпаются те дионисийские чувствования, в подъеме которых субъективное исчезает до полного самозабвения. "Под чарами Диониса не только смыкается союз человека с человеком, сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном человеком. Добровольно предлагает земля свои дары, и мирно приближаются хищные звери скал и пустыни... Превратите ликующую песню "К Радости" Бетховена в картину, и если у вас достанет силы воображения, чтобы увидеть "миллионы, трепетно склоняющиеся во прахе", то вы можете подойти к Дионису" [1].
1 Ницше Ф. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм // Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 62.
Из дионисийских мистерий возникли театрализованные представления и первые греческие трагедии, которые являли собой синтез аполло-нических мифов и дионисийской музыки.
В дальнейшем Ницше везде и всюду искал это дионисийское начало в человеке, которое характеризует его мощь, силу, способность к выживанию. Всякая культура, по мнению философа, есть синтез аполлоновского и дионисийского. Но есть и еще одно начало, также возникшее, как и первые два, в Древней Греции, сократическое. Сократ, согласно Ницше, пытался все подвергать критике разума, в том числе и миф. "Добродетель есть знание", "добродетельный и есть счастливый человек", "грешат только по незнанию" все эти положения Сократа изгоняли из трагедии веру в судьбу, рок, полагали начало оптимистическому, логически выверенному мировоззрению. Эта оптимистическая диалектика гонит музыку из трагедии, разрушает само существо трагедии, приводит к тому, что трагедия постепенно становится мещанской драмой. Под влиянием сократизма аполлоническая тенденция превратилась в логический схематизм. В основе философии Сократа лежала "несокрушимая вера, что мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие бездны бытия и что это мышление не только может познать бытие, но даже исправить его" [2]. С точки зрения Сократа, в этом мире нет ничего чудесного, невероятного, неподвластного человеку, все можно понять, осмыслить, выразить в законах и заставить служить человеку. Но изгнание мифа из искусства, из культуры не проходит даром. Без мифа, считал Ницше, всякая культура теряет свой здоровый творческий характер. Лишь обставленный мифами горизонт замыкает культурное движение в некое законченное целое. "Все силы фантазии и аполлонических фез только мифом спасаются от бесцельного блуждания. Образы мифа должны незаметными вездесущими демонами стоять на страже; под их охраной подрастает молодая душа, по их знамениям муж истолковывает себе свою жизнь и битвы свои; и даже государство не ведает более могущественных неписаных законов, чем эта мифическая основа, ручающаяся за его связь с религией, за то, что оно выросло из мифических представлений" [3].