Отец Пандольфо впал в панику от того, что Витторио исчез, а Максимилиан де Круа как ни в чем не бывало разгуливает по городу. И на момент визита де Виллара с сестрой так из паники и не выпал.
— Не ты ли приказал поджечь генуэзцев? — спросил де Виллар, — Ведь это ты послал к моей сестре рыцаря, который хотел возвести напраслину на наших генуэзских друзей и выгородить ваши темные делишки?
Отец Пандольфо по-рыбьи несколько раз схватил воздух ртом, но смог произнести ни слова.
— Не ты ли послал своего волка в овечьей шкуре, чтобы привезти сюда де Круа, а потом чтобы устроить ему побег? — продолжил де Виллар.
Отец Пандольфо жалобно булькнул, схватился за сердце и ничего вразумительно не ответил.
— Хочешь спрятаться за церковный суд? — спросила Луиза Савойская, — Я тебе напомню, что Инноченцо Чибо не порвал со своими генуэзскими родственниками. И я сегодня же напишу нашему представителю на конклаве, что если мы будем искать компромисса с Джулио Медичи, то пусть предъявят претензии и по твоей туринской афере. Уверена, что это твоя личная тупая инициатива.
Отец Пандольфо икнул.
— Мы услышим сегодня какой-нибудь ответ? — спросил де Виллар.
— Это была личная тупая инициатива брата Витторио, — ответил викарий, — Или он действовал по поручению епископа. Которое неверно понял. Он вообще невеликого ума был, этот Витторио. Де Круа не вассал Медичи и совершенно ни в каких отношениях с нами не состоит.
— Могу я поговорить с Максимилианом де Круа?
— Нет. Его здесь нет.
— Точно?
— Он с утра забрал коня и уехал. Не сказал, куда.
— Забрал коня?
— А почему рыцарь не должен был забрать коня?
— Тогда могу я поговорить с Шарлоттой де Круа?
— Нет. Она уехала еще вчера и не сказала куда.
— Точно не сказала?
— Клянусь святой Плащаницей! — викарий истово перекрестился дрожащей рукой.
Он нисколько не соврал. Шарлотта действительно не сказала викарию, куда она поехала. Это викарий ей сказал, что она едет в Сакра-ди-Сан-Мигеле.
Когда Рене де Виллар и Луиза Савойская вернулись в замок Акайя, в приемной уже сидел декурион Джованни Рускацио.
— Мессир, я должен доложить об одном возмутительном происшествии, — сказал он.
— Еще один пожар? Нашли виновных по вчерашним?
— Нет. Хуже.
— Куда уж хуже? Измена? Убийство?
— Вроде того. Гости города устроили свою личную войну. Семь трупов, вы представляете!
— Представляю. Этой ночью на пожарах больше погибло.
— Чернь не в счет. Ко мне сегодня пришел законник от Гуаданьи и попросил обратить внимание, что люди Просперо Колонны убили семерых браво, по виду миланцев и немцев, на ферме у моста.
— Откуда он знает про Просперо Колонну?
— У него свидетели из трех соседских домов. Приличные горожане. Кто-то из них узнал Колонну, потому что позавчера видел его на турнире.
— Возмутительно. Савойя поддерживает нейтралитет. У Колонны договор с де Фуа о рождественском перемирии. Луиза, так ты думаешь, что случилось?
— Меня не волнует, что случилось, — настроение Луизы все еще не улучшилось, — Если это не была самооборона, то пусть извинится и уезжает. И де Фуа пусть уезжает со своим перемирием.
— Это не была самооборона, — ответил декурион, — Колонна пришел к тем людям с вооруженным отрядом, и его люди начали с того, что зарезали часового. А потом не прошло и половины дня, как начались эти пожары.
— Почему Гуаданьи? — спросил де Виллар, — Какое дело лионскому банковскому дому до того, кто кого режет на окраинах Турина?
— Законник утверждает, что Колонна напал на важного контрагента Гуаданьи, представителя не менее серьезного банковского дома.
— На кого?
— На Антона Фуггера, племянника Якоба Фуггера.
— Ого! Этот-то что здесь делает?
— Надо полагать, решает финансовые вопросы.
— Чьи?
— Возможно, Маргариты Австрийской.
— То есть, Фуггер сейчас побежит жаловаться ей, а она — моим сыну и брату? — уточнила Луиза.
Декурион пожал плечами.
— Колонне лучше бы покинуть Турин, — сказал де Виллар, — Нам сейчас совсем не нужен скандал между нашими друзьями, Савойей и Францией.
Декурион скромно поддакнул.
— Я попрошу его уехать, — сказала Луиза Савойская, — Кстати, что там с генуэзцами, которые устроили резню у церкви святого Валентина?
— Они официально объявили награду за одного своего земляка, живого или мертвого. Глашатай должен был объявить сегодня в полдень, но я, извините, не вписал имя ему в свиток. Думаю, сегодня всем не до того.
— Подождет. Почему я не вижу извинений или каких-то комментариев, насчет того, что они перенесли к нам в город свои частные войны? Почему они не могут убивать своих земляков у себя дома? Или того же де Круа? Он французский подданный, и французский губернатор мог арестовать его в Генуе росчерком пера. Почему они имеют наглость решать свои вопросы у нас?