— Де Круа никому никогда не пожалуется. Он должен исчезнуть, — сказал Дорогой Друг.
— Вот спасибо! Убивайте своих врагов своими руками, а не моими.
— Наших общих врагов. Я думаю, что его придется еще и пытать, чтобы он выдал, где все остальное, золото, особенно монета. Возможно, проще будет пытать не рыцаря, а его оруженосца или жену.
— Ну, знаете ли! Я отказываюсь в этом участвовать. Поймать чужого вассала в чужой юрисдикции, ограбить, пытать и убить!
— Не участвуйте. Я тоже не буду.
— Поясните, будьте любезны.
— Мы сдадим наших сегодняшних арестантов не королеве-матери, а ее брату и нашему общему другу Рене де Виллару. И золото тоже отдадим. Как губернатор французского Прованса, он имеет законное право арестовывать и пытать вассалов Его Величества, обвиняемых в государственной измене, оскорблении величества и ограблении членов королевской семьи. Как член правящей савойской фамилии, он имеет не столько право, сколько возможность задействовать для французской государственной надобности местные ресурсы. Как брат Луизы Савойской, он лучше нас знает, как передавать ей золото и новости.
— Вы хорошо умеете ходить по краю, — удовлетворенным тоном сказал д’Эсте, — Когда?
— Я бы взял их под стражу и отвез в Турин прямо сейчас. Но надо понять и взять под контроль события в Сакра-ди-Сан-Мигеле. Как бы не вышло, что де Круа понадобится живым и церковным, и светским властям.
— И что тогда?
— Будем действовать по обстоятельствам. Де Круа у нас, золото у нас, мы не совершили ничего предосудительного ни с точки зрения короля, ни с точки зрения королевы-матери.
На этом и расстались. Д’Эсте снова поехал наверх, только уже не шагом, а как можно быстрее, насколько позволяла дорога. Дорогой Друг остался в Ступиниджи. Но активных действий не предпринимал. Бог знает, какие новости приедут из обители на горе.
Ни одной башни в этом маленьком замке действительно не было. Пленным предложили комнату на третьем этаже с окном во внутренний двор. Может быть, здесь и не полагалось выделенного помещения под тюрьму для благородных господ. Если только считать, что в комнату с запирающейся снаружи дверью сажали господских детей за скверное поведение. Кровать там стояла вполне приличная, с балдахином. Муж с женой отлично поместятся. Для оруженосца слуги принесли неплохой матрас, подушку и одеяло. Скорее всего, пробежались по этажу и взяли у кого-то, кто уехал с д’Эсте.
— Я уже четыре раза бежал из плена в этом месяце, — сказал Максимилиан, — Каждый следующий раз проще, чем предыдущий. Поэтому давайте просто поспим, а потом у нас как-нибудь само собой сбежится.
— Но золото! — возмутился Фредерик и ткнул ногой тяжелый вьюк.
— Это не мое золото. Надоели. Что я получил в награду за то, что спас им армию? Никакой благодарности. Пусть коннетабль и гранд экюйе сами придут и заберут свое золото, если оно им нужно.
— Как они узнают? — спросила Шарлотта.
— С божьей помощью. Надо молиться, поститься и ставить мистерии на Рождество. Господь Бог, в отличие от некоторых, знает, что такое справедливость. Если он посчитает нужным, то пришлет в Ревильяско своего ангела. Если нет, то ему виднее. Вы как хотите, а я спать.
— Фредерик, что это за золото? Откуда оно здесь взялось? — спросила Шарлотта.
— Это долгая история…
И Фредерик рассказал, какая сложная судьба вышла у той телеги золота, которую Маккинли отбил у Максимилиана в Борго-Форнари. Прямо самая сложная по сравнению с остальными.
— Интересно, что бы вы делали, если бы Максимилиан погиб в битве при Парпанезе? Или лежал бы раненым в Пиццигеттоне? — спросила Шарлотта.
— Единственный человек, который знал, что дядя Максимилиан везет золото в армию короля, это Галеаццо Сансеверино, сеньор Вогеры и Тортоны. И я точно знал, что Сансеверино будет здесь, потому что он при нас выехал из Вогеры в Турин.
— Допустим. А почему твоя Кармина не сказала мне, что у вас золота на пятьдесят тысяч?
— Потому что у нас тогда еще не было золота. У нас были заколдованные слитки.
— И когда бы ты изволил мне сообщить, что оно у тебя есть?
— Я бы забрал золото после мистерии и отвез в Тестону. И по пути послал бы гонца к вам в Кастельвеккьл. Это наименее подозрительно.
— На все есть ответ.