Затем он отпустил сцепление, и побитый серебристый «рэнджровер» медленно двинулся с места, переваливаясь через борозды, кочки и ухабы, пробираясь среди кактусов. Вот он опустился в канаву, затем выполз на дорогу, поднялся на холм и исчез из виду, оставив за собой длинный хвост густой пыли, поблескивающей в лучах заходящего солнца.
— Похоже, тебя нужно подвезти, — сказал Уоррен Палмер.
Позже, когда мы ехали, оставляя за собой шлейф пыли на фоне красного от заката неба, он, глядя на заходящее солнце через грязное стекло, сказал:
— А ведь был момент, когда мне показалось, что ты угробился.
— Эта мысль приходила и мне в голову.
— Так ты нарочно, что ли? Большинство людей предпочитает ждать, пока придет их смертный час.
— Я тоже не тороплюсь. Просто я пытался избежать столкновения с твоим пикапом.
— Очень благодарен тебе, но знаешь, я думаю, что если бы не твоя привычка носиться задом наперед со скоростью сто двадцать миль в час, то и надобности в таких маневрах не было.
— Мы ехали со скоростью всего лишь семьдесят пять миль.
— О да, — сказал он с усмешкой, — вы еще тащились. Разумеется, скорость полностью зависит от обстановки. Я приехал сюда двадцать пять лет тому назад — думаю, занесло ветром безумия. Я был так слаб, что меня прозвали Жидкой Пшеничкой. Ну, знаешь, наверное, что это такое? И вот, в одно прекрасное утро, я, к своему величайшему удивлению, проснулся в пустыне совершенно голым. Я полагаю, что те, с кем я был, пошли дальше, оставив меня одного. Или просто я был не в себе и не понимал, что происходит вокруг. Но так или иначе, я проснулся на рассвете один. Кругом пустыня, а я совершенно голый. А пустыня сразу ставит вопрос ребром: либо работай, либо умрешь. Здесь нелегко выжить, и поэтому люди тут немного ершистые. Где тебя высадить?
— А куда ты едешь?
— В Кэйв-Крик — чего-нибудь выпить.
— Можно там найти такси?
— Зайдешь со мной в бар «Золотая жила», — рядом всегда найдется кто-нибудь, кто тебя подвезет.
Он на минуту отвел глаза от дороги и посмотрел на меня.
— Но, конечно, только если ты согласен, чтобы машину вел кто-нибудь другой.
Глава 13
Через затемненное стекло, в зеленом свете реанимационной палаты, весь замотанный бинтами, был виден лежащий Билл Барнс. Глаза его были закрыты. Теперь у него уже не было обеих рук, а вместо ног — забинтованные обрубки. Над изголовьем койки, как ужасная пародия на телевизор, светился экран с движущимися диаграммами пульса, температуры, ритмом дыхания.
Мне вспоминается собственный кошмар, возникающий у меня в мозгу в те ужасные минуты, когда я не могу заснуть. Передо мной возникает множество людей — это толпа итальянцев: безмолвные, смуглые лица, они напряженно смотрят, напирают вперед, нетерпеливо подскакивают, стараясь разглядеть, что там происходит. Полицейские пытаются расчистить путь для машины «Скорой помощи» с мигающими синими огнями. И нигде ни звука — за исключением моего хриплого дыхания, — вокруг меня царит полное молчание. Все — как я, так и они — знают, что он мертв. Тело его расплющено и обуглено внутри обгоревшей машины, смятой при ударе и пылавшей как факел, пока наконец не потушили огонь.
Толпа на мгновение отворачивается от машины «Скорой помощи», чтобы взглянуть мне в лицо тысячами своих темных глаз — они знают, что это я убил его.
— Мистер Эверс. — Кто-то трогает меня за локоть. Возле меня стоит сестра — лицо в рамке рыжих волос, вздернутый носик, множество веснушек. Милое, доброе и мужественное создание — ведь она каждую минуту видит перед собой смерть. «Морин» — написано на ее нагрудном значке. — Мистер Эверс, пожалуйста, уже почти десять. Время посещений окончилось.
Часть вторая
Глава 14
Было яркое сияющее утро, и благодаря этому все вокруг казалось особенно живым и чарующим. Восемьдесят три градуса по Фаренгейту в восемь часов утра, при четырех процентах влажности. Начинался погожий, теплый и сухой весенний день Аризоны. Такой день, как сказал бы воин, в который и умирать приятно.
В этот день, рано утром, еще до восхода солнца умер Барнс. Это известие передали по радио и телевидению, а затем оно попало в газеты и разнеслось по кофейным столикам в отеле «Аризона Билтмор». Комментаторы не кривили душой, когда говорили, что Барнс жил ради свободы печати. Он жил, как выразился кто-то, чтобы говорить правду, обличать алчность и нечестность в общественных и частных службах, срывать завесы и оглашать в печати, что король гол и нечист на руку. Барнс, говорилось в тот день в газетах, был лучшим репортером Америки, он не боялся встать на защиту правого дела. Он мог и должен был получить Пулицеровскую премию. Он принадлежал к числу тех, благодаря кому бизнес новостей перестал быть просто развлечением, а набрал силу и превратился в рупор для тех, кто ищет истину.