— Ну, я-то совсем не художник, — возразил я. — Не смогу даже провести параллель.
— Но ты в душе художник. В своем гоночном автомобиле ты мчишься по дорогам, выделывая виражи и повороты, как танцор в балете. А твоя машина как кисть, скользящая по поверхности полотна. Если бы я писала тебя за рулем гоночной машины, я бы написала ее синим, глубоким синим цветом. Но, видно, не в этом дело. Я чувствую нутром, что с тобой произошло что-то страшное, ошеломившее тебя и заставившее замкнуться в себе.
— Это был тяжелый год.
— Почему? Потому что ты больше не можешь участвовать в гонках?
— Отчасти из-за этого. Но только отчасти.
— Расскажи мне все, тебе станет легче.
Я взглянул на ее напряженное лицо и нежные глаза и подумал: а, черт возьми, рискну.
— Я убил человека.
— Ты хочешь сказать, произошел несчастный случай?
— Нет, это был не несчастный случай.
— Ты намеренно убил его?
— Я заранее продумал все и сделал это. А когда все было кончено, я почувствовал, что меня должны схватить и покарать. Я чувствовал себя так, будто сделал нечто ужасное и отвратительное, например, изнасиловал ребенка, и все об этом знают; мне казалось, будто мои руки по локоть в крови. А с другой стороны — и это еще гораздо более мучительно, — я был доволен, что совершил это.
— Но тебя не схватили. Ты все еще разгуливаешь на свободе в своих ковбойских сапогах или, как теперь, в пижонских ботинках.
— Да, но ведь никто не знает, что это сделал я, — сказал я. — Никто, кроме меня.
— Если хочешь, — сказала Салли, — я накажу тебя.
Мы карабкались по холмам, было жарко. Мы вспотели и запыхались. Салли шла впереди, ее длинные сильные загорелые ноги мелькали у меня перед глазами. Переводя дыхание, она говорила мне:
— Мне хотелось бы, чтобы ты знал моего папу в те времена, когда я была маленькой. Ты видел — сейчас он уже начинает сдавать, но когда я была девочкой, никто не мог устоять перед ним. Однажды я слышала, как он кричал по телефону. Я спросила его, на кого он так кричит, и он ответил: «Этот кретин воображает, что он — губернатор». Вечером в этот день губернатор штата Аризона явился к нам в дом, поджав хвост. Я открыла дверь, и он сказал: «Простите, у меня назначена встреча с мистером Каваной». Никто не мог противиться моему отцу, кроме меня. Поэтому я считала, что могу делать все, что мне вздумается. И знаешь, я была права.
— Сделать, что захочешь, — это не трудно, — сказал я. — Гораздо сложней жить с самим собой после этого.
— Чепуха. Это тоже легко. А вот ужиться с другим человеком — это действительно непросто. Ты похож на большого ласкового кота.
— Да, я действительно кот, — сказал я. — Знай корми меня дважды в день и подливай водички в блюдечко. Зато ты — свирепый тигр.
Она посмотрела на меня, не зная, как это понимать.
— С тобой трудно ужиться.
— Со мной не трудно — невозможно ужиться.
Она оглянулась кругом, подыскивая большой камень, на котором бы можно было посидеть. Мы сели, и некоторое время она молча смотрела на окружавшие нас холмы. Затем, глядя на меня, сказала:
— По правде говоря, Форрест, ты похож на ковбоя без лошади — немного неуклюжий на земле. Может быть, настало время где-то обосноваться?
— Ты это имела в виду, когда говорила, что можешь наказать меня?
— Если ты думаешь об этом, то я совсем не намекала на то, что хочу жить с тобой, Форрест, меня влечет к тебе какая-то странная сила, но я не уверена, что ты нравишься мне. Как ты убил того человека?
— Своим автомобилем. Я подстроил ему аварию на гонках.
— Чепуха, Форрест. На гонках постоянно происходят аварии. Не потому ли и ходят смотреть на эти проклятые гонки? Мне кажется, ты на себя зря наговариваешь.
— Все было, как я сказал. Но никто не знает об этом.
— Я знаю.
— Но ты же не веришь мне.
— Да нет, я верю. Посмотри на меня, Форрест, и скажи — что ты видишь?
Я взял в ладони лицо Салли.
— Заглядывая в твои глаза, — сказал я, — я вижу там глупышку.
Она рассмеялась:
— Вот видишь, мы с тобой очень похожи.
Я держал ее лицо в ладонях и продолжал смотреть ей в глаза.
— Я вижу маленькую девочку, которая все еще пытается привлечь внимание своего отца. Малышку, которой никто не может сказать «нет». А если кто и осмелится, то эта теперь уже большая девочка сумеет спихнуть его со своего пути.
— Форрест, я должна тебе сказать, что в Америке никому не дозволяется безнаказанно называть особу женского пола старше пятнадцати лет девочкой.