Нет, утром в самом начале им не было так страшно, когда они шли по ухоженным дорожкам огромного лагеря мимо подкрашенных домов и невольный экскурсовод объяснял им:
-- То твой блок! -- И ткнул в локоть Владимира
-- Почему?
-- Зольдатски... советьский пленный... то твой, жидовски... -- тронул он Фиму... и того невольно передернуло:
-- Мой?
-- Так, так... -- Подтвердил Вацек и добавил, -- так по польску -- Жидовски... идь! -- И он первым шагнул внутрь... -- тут ки`но... -- он замолчал, подыскивая слова, -- с самого начало... как все было... хрустальная ночь... Он бормотал глухим голосом и вел их от блока к блоку с горами оправ от очков и детских ботиночек, свалявшихся волос и золотых коронок... но было светло, и человеческий голос разрушал оболочку и возвращал их из жуткого вчера... только в предбаннике крематория, когда Вацек закрыл входную дверь, и они остались в темноте, оцепенение охватило их. Они невольно почувствовали ужас, пропитавший стены, и тишина была страшнее воплей задыхавшихся здесь людей... но все же они были зрители... они рассматривали отверстия в потолке, через которые бросали вниз банки с ядовитым газом и окошки, через которые палачи наблюдали за умиравшими, и вагонетки, на которых их везли, и трубы... и все это они уже видели и в хронике на экране, и в книгах на картинках... домик коменданта с цветочками вдоль дорожек... занавески на окнах... тут же неподалеку от печей... прямо на территории... Все было деловито, прибрано, подкрашено, как в военном городке под Рязанью в Спас Клепиках...
Теперь же они не видели ничего. Но то внутреннее, что накопилось за день и временно было приглушено "столичной", и этот сырой гнилостный воздух вдруг так сжали их с двух сторон, что животный страх просто не давал дышать... "Куда? Куда? Зачем? Почему мы не уехали вечерним автобусом, а поддались капризу какого-то незнакомого человека и теперь премся за ним. И черт его знает, что у него на уме... может, он мститель... что он там нес про Катынь и Варшавское гетто... нет, все... но... они уже долго идут, может, час... куда... обратно самому не выбраться... тут даже собаки не лают..." Вацек словно почувствал их настроение и остановился. Они буквально наткнулись на него, не сразу сообразив, что прекратился ориентировавший их чавкающий звук шагов.
-- Тсс... -- Прошипел он и замолчал. Теперь они слышали, как он тяжело втягивает воздух и со свистом выпускает его. Так они простояли несколько минут и вдруг одновременно вздрогнули, потому что обнаружили, что начало как-то сереть пространство, и они стоят в самом начале деревянного настила с зыбкими перильцами вдоль него, и через некоторое время впереди обозначились ворота...
-- Слышь? -- Тихо просипел Вацек, и они попытались разобрать хоть шорох... -Слышь?.. -- Он забормотал что-то быстро быстро, снова замолчал и добавил, -Здесь... Бася! Бася!.. -- он заплакал тихо и успокаивающе... -- Бася... женка... Эльжуня там, -- махнул он в сторону, откуда они пришли, и где остался лагерь... -- А Бася тут! Слышь? Она зо`вет, зо`вет... то женьский лагер... я был там... советьски нас освободили... я работал, нас не успели шутцен, растрел... а это женьский... Бася... я то`гда бе`жал... были танки, и я бе`жал... но ее не бы`ло... дочка там... а здесь Бася... мой отец был немец, а мама польска... а Бася была жидовка... и их взяли сразу... сразу... а я тут с ними...
Уже сильно посветлело. Фима стоял и думал, что не стоило сюда приезжать... двадцать три человека в их семье погибло в гетто. Некоторых он видел на фото... но они были незнакомые родные. Может быть, он и видел кого-то, но был так мал, что в памяти ничего не осталось... тридцать лет прошло... значит, он здесь тридцать лет живет и каждую ночь ходит сюда к Басе!!? Тридцать лет?! Эта догадка настолько ошеломила его, что остатки хмеля мгновенно улетучились.Впереди за колючей проволокой уже расплывчато виднелись остовы черных от сырости и времени бараков. Вацек стоял, повернувшись туда лицом, и губы его непрерывно шевелились... он что-то говорил, посылал я вно туда -- это не были слова для себя...
-- И ты здесь остался служить?... -- Вацек обернулся на его голос.
-- Ниц! -- Возразил он. -- С ними. Ты не слышал? Они зо`вут! Ниц...
-- Столько лет прошло... -- Начал Владимир. -- Ты все веришь, что вернутся?
-- Эр хот геворн мишуге!11 -- Начал было Фима, как это делала мама, когда говорила с отцом по секрету от него и забыв, что Володя не понимает по еврейски.
-- Найн! -- Взразил Вацек. Он то все понял. -- Даст из умеглихь! Их хабе нихьт!12 Они зо`вут. Ты не можешь слишать!.. потому что не знаешь ея голос. Я знаю...
-- Все! -- Возразил психанувший Владимир и отошел в сторону. -- Надо выпить, а то и вправду рехнешься. Я тоже без отца рос. У нас в деревне из мужиков трое с фронта вернулось. Молодки состарились. Кто замуж подался... ждали тоже, но так! Слышь, Фим, -- потянул он его за рукав, -- пойдем врежем, а то меня мутит что-то...
Когда они вернулись к Вацеку, то уже не хотели ни пить, ни разговаривать -только согреться. На предложение проводить их до Варшавы, где они работали, он только помотал головой, усмехнувшись. Тогда они позвали его в Краков, где их приятель Субоч обещал встретить и показать Вавель. Они бы могли вполне посидеть... но он снова молча помотал головой и потом добавил.
-- Ниц. Не можно... пше прашем, пане, не обижаться... они беспокоиться будут...
-- Кто? -- Изумился Владимир.
-- Бася и Эльжуня. -- Просто ответил Вацек. Я с ней у`же двадцать восемь лет прожил. Нам не можно была жениться. Она жидовка, а я кто? Гой... но ея мама казала: "Вацек, раз ты так любишь, что она без тебя жить не хочет -- бе`ги! Спасай ея. Она такая -- ты знаешь... " Ой, какая била мама... дочь равина... тут близка Радом. Радом, Радом, -- подтвердил он на вопросительный взгляд Владимира. -- Город. Радом. И она бе`жала, и я бе`жал, и никто нас не ве`нчал... не можна... только я сказал ея маме... ой, какая била мама... Ривка... я сказал... "Клянусь Маткой Боской ни на один день ей не будeт плохо по`ка она со` мной!.." Не можно... и я никогда не пью... Бася это не любит... это только потому что дружба... а сегодня санитарный день... профилактик... -- И он улыбнулся.
М А А Р И В13
Бэлла сложила руки на груди и бормотала так, что слова сливались в ровный гул, но, очевидно, Господь знал, о чем она говорит, потому что вообще знал, что в душе у каждого, и ему не обязательно было разбирать слова: "Лечи нас, Господь, и мы излечимся, спасай нас, и мы спасемся, ведь ты --гордость наша; и пошли нам выздоровление и полное излечение от всех наших недугов... -- она остановилась на мгновение, напрягла поясницу и подумала, что сейчас прежде всего, конечно, радикулит надо полечить, но... и печенку тоже, а то после шкварок в шабес ей так ноет в правой стороне под ребрами, что не приведи Господи. И упоминание о нем снова вернуло ее к начатому делу... -- ... полное излечение от всех наших недугов... -- повторила она, -- ведь ты, Господь, владыка, -- целитель надежный и милосердный. Благословен ты, Господь, исцеляющий больных в народе своем, Израиле!" Она вздохнула тяжело, но не меняла позы и почему-то вспомнила опять сына... "где он там теперь?... мучается... Почему мучается? Всем бы так мучаться, слава Богу, выбился в люди...за границей бывает",-- и она села на край кровати.
Перед сном у нее всегда были невеселые мысли, и она никогда не спешила лечь. И куда спешить, если в этой кровати ей ворочаться одной, пока не пошлет Бог ей хороший сон... и надолго ли. А то не заснешь вовсе, так проклянешь все на свете, оттого, что целая жизнь в одну ночь умещается, и сколько по ней ни ходи, по этой жизни, каждый раз новой дорогой в новый день попадаешь... а поделиться не с кем... поделиться... она обвела взглядом комнату, не этим добром, конечно, кому это все сейчас нужно и интересно... а мыслями своими... хотя бросаться тоже не стоит... вот эта машина... а мишугинер гебрахт...14 откуда он ее тащил?
Белла положила руку на огромную, покрытую свисающей кружевной салфеткой, белую квадратную колоду и задумалась: "Когда это было?... Уже ему какую-то премию дали, послали за границу одного... Одного? -- Она опять вздохнула. -- А за ер аф зей! Чтоб им пусто было, сколько вокруг него кормилось этих "помощников". Ну, ясное дело. Так он на весь свой гонорар купил эту машину, чтоб у нее не болели руки стирать ему... А... подумать только... когда он купил эту машину, так его уже никогда дома не было, он всегда на гастролях. И как он только приволок ее, такую здоровую. Ее еле затащили. Поставили в кухне, и никто не знал, что с ней делать... зачем она это вспомнила... как будто можно себе заказать, что вспомнить, -- вспомнила, потому что вспомнила... но пока этот Борис Иванович из домоуправления пришел, чтобы ее включить, так все соседи с ума сходили, и всем она мешала ... а когда он подсоединил к ней воду и протянул трубу в туалет, чтобы вода сливалась, так все прибежали смотреть, как это она будет сама сушить и выжимать. Фаня даже спросила, где у нее руки, потому что непонятно было, как же она без рук выжимать будет. А ее Мишенька в этот момент, конечно, был на репетиции, и вообще он сказал, что уже видел за границей, как такие машины потрясающе работают -- они там еще до войны были и с тех пор очень облегчают жизнь хозяйкам. Короче говоря, засунули в нее белье, у кого что было, и Борис Иванович ее вкючил, потому что его, ясное дело, не отпустили, -- что же одни женщины будут делать с таким аппаратом. И хорошо, что не отпустили, потому что как только внутрь налилась вода, может быть два ведра, или три, она вдруг зарычала и стала гудеть все тоньше и тоньше, а потом принялась прыгать. Это надо было видеть, чтоб такая здоровая штука на полметра подпрыгивала на полу, и все тряслось: лампочка, кастрюли на конфорках и даже входная дверь. Конечно, ее остановили, и потом она перестала прыгать, но не скоро. Скоро кончилось специальное мыло, которое нужно было насыпать в специальный бачок, и взять его было негде. И вообще у соседей не совпадали дни стирки, а стирать одной, так не посчитать, сколько она съедает электричества -- и как расплачиваться?... Короче говоря, она один месяц постирала, и все... а потом ее пришлось забрать в комнату, потому что она занимала на кухне много места... и дейсвительно, все на нее натыкались. Раньше, когда на этом месте стоял ящик с картошкой -- не натыкались, а как только его заменили машиной, и она перестала стирать, -- пожалуйста, что ни день -- травма: у кого синяк на ляжке, у кого сбитый ноготь на ноге... и вот она уже в комнате... ладно... Мишенька теперь живет с Лизой отдельно в центре города, так пусть стоит -- места полно. Внука же нет. Им, наверное, некогда этим заниматься -- он играет, она рисует... так эта машина хоть напоминает... О чем напоминает эта машина, Бэлла затруднилась бы ответить, но для себя "напоминает" означало нечто теплое сыновье, хорошее. "Забрать к себе он не хочет ни за что, потому что говорит "Я тебе это привез в подарок"! Унд эйб их даф нит? А если мне не нужно? -- Ничего. Пусть стоит и напоминает. Пока. Может, еще пригодится...