— И правильно. Кто не боится — тот не нужен. Смелые ломают. А испуганный, но идущий — такой меняет.
И они пошли дальше. Лес за их спинами закрылся.
Тропа вывела их к деревне.
Она не казалась большой — не больше дюжины хат. Соломенные крыши, деревянные стены, увитые мхом заборы. Всё как в иллюстрациях к сказкам, только без глянца и чистоты. Земля — топкая, мокрая, но живая. У ворот — резной шест с тряпками и костями — оберег.
Марфа не стала стучать — просто прошла, и ворота сами приоткрылись, будто давно знали её шаг.
— Мы пришли в деревню? — спросил Олег, пятясь от курицы, что взлетела с возгласом и клюнула его в ногу.
— В Селище. Старое. Упрямое. Люди тут — как земля: тёплая, но медленная.
Первые взгляды были из-за штор. Потом — из-за заборов. Один ребёнок выбежал на улицу, но тут же был втащен обратно. Женщина, несшая коромысло, оступилась, глядя на Олега, и пролила воду.
Марфа кивнула в сторону одной из хат.
— Сидят, думают, кто ты. Леший? Упырь? Или просто дурной знак.
— Дурной знак — это я с утра в зеркало, — буркнул Олег, чувствуя, как пот выступает на висках.
Вдруг из дома вышел мужчина — широкоплечий, с плетёной бородой и топором за поясом. Он подошёл, не торопясь, глядя на Олега с прищуром.
— Он с тобой? — спросил у Марфы.
— Со мной, — кивнула она.
— Он живой?
— Живее многих.
— А не леший ли?
Олег поднял руки.
— Я не леший. Я — человек. Я… ну… издалека.
— Из какого роду?
— Э… рода Гринписова, — промямлил он. — Курьерова. По линии физиков.
— Он говорит как лукавый, — прошептала старуха за спиной. — Слова как змеи шипят. А одёжа-то у него… чужая.
Марфа повернулась к толпе.
— Он — не наш. Но и не враг. Я его веду. А значит — он под моей защитой.
— Он не дух? — спросил мальчик, выглядывая из-за юбки матери.
— Если я дух, — вздохнул Олег, — то самый неуклюжий в истории. У духов, насколько я знаю, не болят колени и не сбиты локти.
Несколько человек хмыкнули.
— Покажи-ка ему хлев, да баню, — сказала Марфа. — А не вздумает кто его трогать — с тем я потом поговорю по-своему.
Она посмотрела на Олега.
— Ты пока помолчи. Пусть привыкают к виду. К голосу. А то, чего не знают — боятся.
— Я и сам боюсь.
— И правильно. У страха — два брата: осторожность и понимание.
Хлев оказался действительно хлевом. Запах был такой, будто каждая коза здесь хранила вековую обиду на человечество. Но баня… баня была почти святыней. Низкая, тёмная, с перекошенной дверью, но внутри — жарко, сухо, и пахло то ли мятой, то ли чем-то ещё, что можно было назвать "лесной тишиной".
— Вот и твой чертог, — усмехнулся деревенский мужик, ставя на скамью свёрток с сухой рубахой и парой лаптей. — Не жалуйся. Лучше, чем на болоте.
Олег кивнул.
— Спасибо.
— О, гляди, говорить начал, — удивился мужик и вышел, не дожидаясь ответа.
Он остался один.
Печка потрескивала, капли с потолка падали в жестяное корыто, издавая ритм. Он снял рваную одежду, выжал из неё воду, натёр плечи куском мыла, которое пахло дегтем и едва уловимым мёдом.
Он сел, обняв колени, и уставился в камни.
Где я? Почему? И… что теперь?
Разум метался. Логика пыталась найти опорные точки — правила, физику, знакомое. Но ничего не подходило.
Он вспомнил Марфу.
"Шёпот — это память мира".
"Ты верил — значит, тебя позвали."
Он выдохнул.
— Ладно… мир. Если ты живой — дай знак.
Он поднял ладонь к огню. Просто так. И вдруг — дым из печи повёлся, как змея. На секунду — не более. Он потянулся в сторону его руки, потом рассыпался, будто засмеялся.
Олег отдёрнул ладонь.
— Нет, ты видел это, да? Это не… ветер. Это не просто так.
Он снова вытянул руку. Сконцентрировался. Вспомнил, как объяснял детям:
— Электричество… идёт туда, где меньше сопротивление… поток всегда ищет путь. Энергия… находит дорогу.
В ушах звенело. Глаза защипало. И вдруг — искра. Маленькая. Между пальцами. Мгновение. Но была.
Он вскочил.
— Охренеть.
Потом замер.
— Тихо. Спокойно. Не разнеси баню, чародей ты хренов.
Он снова сел, закрыв лицо руками. И долго сидел, слушая, как щёлкают угли.
Позднее он переложил на колени тот свёрток с одеждой. Раскатал. Рубаха из грубого холста, лапти — кривоватые, но тёплые. На ткани были вышиты символы. Простые, как рисунки на школьной доске. Он провёл пальцем по стежкам, будто читал.