Тот вечер вонял гарью и перегаром. Волков, ещё не сгоревший детектив, а просто поднявшийся сыскарь, вломился в этот же подвал, преследуя насильника с ранениями. Преступник истекал кровью, но Дровосек, не моргнув, зашил его — не из сострадания, а потому что «трупы не платят».
— Ты либо подыхаешь, либо подстраиваешься под обстоятельства, Волков, и мой вариант… Именно второй, — процедил тогда Глеб, вытирая окровавленные пальцы о грязный халат.
С тех пор их связь висела на тонкой нити взаимной выгоды. Александр закрывал глаза на нелегальную деятельность, а Жмакин «чинил» его после особенно неудачных дел. Без благодарностей или дружбы.
Ну, а сейчас Дровосек ковырялся в разобранном биоимпланте.
— Опять в дерьме? — хрипло бросил он, не отрываясь от работы.
— Глубже, чем обычно, — Волков положил на стол малость почерневший чип старухи. — Кстати, когда ты покрасишь дверь? Не надоело смотреть на это безобразие?
Глеб наконец взглянул. Его глаза, тусклые, как лампы в морге, скользнули по детективу — потом по микросхеме:
— Недовольные никуда не денутся. Только тратиться на краску. Считай, что на двери кто-то оставил отзыв.
Александр усмехнулся:
— Ничего нового не услышал. Ладно… Сможешь что-нибудь вытащить из этого хлама?
— Попробую, но не обещаю, что всё пройдёт гладко. Ты же знаешь.
Жмакин засунул чип бабки в некое компактное устройство и минут пятнадцать щурился, вглядываясь в мерцающие строки данных, которые корчились на экране, подобно завитушкам. Пальцы Дровосека, привыкшие к точным разрезам и холодной стали скальпеля, нервно постукивали по клавишам, словно пытались отогнать незримую угрозу.
— Что за дрянь ты мне принёс? — голос Глеба звучал странно, будто впервые за долгие годы в нём проскользнуло нечто, отдалённо напоминающее тревогу.
Волков, прислонившись к стене, наблюдал, как потрескавшийся монитор выплёвывает строки кода. Интуиция подсказывала — они не должны были существовать.
— Прямиком из башки старухи. С ним что-то не так?
— Вот в том-то и прикол, детектив, — Жмакин провёл рукой по лицу, оставляя на лбу жирный след от крови. — Я вообще ни черта не могу понять… Это не просто данные. Это… Я даже не знаю… Влияние?
На экране цифры внезапно сложились в узор, похожий на тот самый мясной цветок из лоскутов кожи.
— Видишь? Это не ошибка… Это шаблон. Повторяющийся, навязчивый, как бред шизофреника. Но…
— Но? — напрягся Александр.
— Это не психоз.
Волков почувствовал пробежавший по спине холодок:
- Хочешь сказать, что кто-то специально записал это на чип?
Дровосек резко встал, отшвырнув стул. Его тень, искажённая тусклым светом лампы, взметнулась по стене, подобно испуганной птице:
— Я хочу сказать, что не вижу ни сумасшествия, ни явного вмешательства, а это… Таких технологий нет. Понимаешь? И, да, я в курсе, что мы живём в жопе мира, но слежу за всякими нововведениями и ранее не натыкался на такое. — Глеб повернулся к детективу, и в его глазах, обычно цинично-равнодушных, теперь читалось волнение. — Это… отпечаток. Или даже след. Причём от мысли.
Тишина повисла тяжёлым, липким занавесом.
— Веришь в менталистов? — вдруг спросил Александр.
Жмакин фыркнул, а затем выдавил смешок — сухой, безжизненный:
— Я верю в дерьмо, которое можно пощупать, а это… — Он ткнул пальцем в экран. — Это даже не дерьмо. Это натуральный пиздец. Такого быть не должно…
Чип бабки внезапно затрещал, и из компактного устройства повалил тёмно-синий дым. Микросхема сгорела дотла, оставив после себя лишь горстку пепла и странное ощущение — словно за ними наблюдало нечто абсолютно чуждое и опасное.
Волков медленно выдохнул:
— Значит, так…
— Значит, — перебил Дровосек, вытирая пот со лба. — Хер знает, что значит. И если ты думаешь, что я и дальше хочу совать нос в это блядство, то ты ещё больший идиот, чем я предполагал.
Тем не менее детектив прекрасно понимал — Глеб уже погрузился в мистическое дело по пояс. Бросать начатое равносильно подставе знакомого. Ведь никому из них не ведомо о возможностях дряни, убившей старуху.
— Информацию хоть вытащил? — с волнением спросил Александр.
Дым от сгоревшего чипа по-прежнему висел в воздухе, пахнущем жжёной пластмассой, когда Жмакин, скривившись, указал на монитор: