Федерико ошибался, думая, что Ада Маргарет Слиммернау не знает о событиях, происходивших некогда на Слэптон-Бич. На самом деле Марк не только рассказывал ей эту легенду, но и описывал чувства, обуревавшие его в том месте. Несмотря на все это, Ада решила ехать именно туда, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье мужа. Впрочем, Марк не посвящал ее во встречи, которые у него были в этом военном аду в то время, пока он пребывал в бессознательном состоянии. В итоге она не стала возражать, когда Марк, еще не полностью оправившийся от болезни, стал настаивать на поездке именно в те места, утверждая, что морской воздух пойдет ему на пользу. Вскоре после приезда Ада стала разрешать Марку долгие самостоятельные прогулки сначала по поросшим камышом берегам озера, а затем и по морскому берегу, который особенно красив на закате, когда море отступает и обнажающийся в часы отлива песок отражает алые солнечные лучи, как зеркало.
Выздоровление Марка уже можно было считать окончательным и бесповоротным. Его лицо приобрело свой обычный цвет, а круги под глазами исчезли. Он даже чуть-чуть поправился, и его тело, еще недавно слабое, обрело былую силу и уверенность в движениях. Его ежевечерние прогулки по берегу моря становились все более долгими. Лишь плохая погода могла заставить его остаться вечером дома. Ада, довольная и счастливая, не могла не замечать этих перемен и считала, что уже настало время возвращаться в Лондон. Марк же никуда не торопился и постоянно предлагал жене задержаться еще немного, чтобы вдоволь насладиться неторопливой провинциальной жизнью и вновь обрести чуть было не утраченное счастье. Ада, конечно же, соглашалась с ним, не подозревая об истинных причинах, заставлявших Марка оставаться в маленьком прибрежном городке. На самом деле он лишь тянул время, дожидаясь, что со стороны Федерико последуют какие-то активные действия. При этом в глубине души он прекрасно понимал, что такое положение дел не может продолжаться долго. Каждое утро Ада уходила за покупками, а затем шла в библиотеку. В эти часы Марк был полностью предоставлен самому себе. Стоило Аде выйти за дверь, как он тотчас же бросался к компьютеру и писал Федерико. Он давно уже оставил попытки дозвониться до Антонио, так как не получил ответа ни на одно из своих сообщений. Молчание мексиканца приводило его в отчаяние, и Марк вновь и вновь писал исполненные страха и переживаний письма вконец измученному Федерико.
Со своей стороны, профессор Канали старался беречь пошатнувшуюся нервную систему друга и не рассказывал ему о тех неприятностях, которые, как выяснилось, поджидали его в братстве карбонариев, а также о той ситуации, в которую загнал сам себя, став пленником собственных клятв и обещаний. Движимый лучшими чувствами, Федерико как мог старался успокоить Марка, и это ему во многом удалось. По крайней мере англичанин поверил в то, что скоро весь этот кошмар кончится. Кроме того, Федерико утверждал, что в поисках ключа к тайне черепа они находятся на верном пути. Но на самом деле, несмотря на все проведенные исследования, никто так и не нашел подтверждения реального существования Пиноккио.
Марк впервые за много месяцев стал спать спокойно. Постепенно он свыкся с мыслью, что вся эта история была одной большой ошибкой и ему, человеку рассудительному и здравомыслящему, вообще не пристало принимать участие в подобных дурацких затеях. Все, что он успел прочитать о Пиноккио, следовало смело отнести в разряд фантазий, сказок и – что хуже всего – списать на слащавую прогорклую сентиментальность, присущую средиземноморским странам. Морализм, дидактичность и подчеркнутое следование неким благородным традициям всегда были свойственны этим полуцивилизованным народам. Порой Марк откровенно смеялся сам над собой, вспоминая день свадьбы и тот страх, которому он так легко поддался в компании трех тетушек Слиммернау. Не внушал ему теперь мистического ужаса и увиденный в бреду парусник, отчаянно пытающийся противостоять разыгравшемуся шторму. Видения из того далекого путешествия за край реального мира не то чтобы стерлись из памяти Марка, но стали более расплывчатыми и гораздо менее пугающими. В общем, он был готов начать свою внутреннюю жизнь с чистого листа – белого, как молоко, которое каждое утро Ада подавала ему прямо в постель. Единственное, что нарушало его покой, – это неизвестность относительно судьбы Антонио. Кроме того, ему было не по душе резко отрицательное отношение Ады как к самой дружбе с мексиканцем, так и к любым попыткам связаться с ним и выяснить, как у него дела.