хотя нельзя было прибавить с поэтом: что ум ее небесный, дом себе имеет тесный. Напротив! Телесные свойства природы ее не соответствовали умственным: длинная, сухая, с лицом искаженным оспою, она не могла бы внушить склонности человеку, который смотрел бы одними внешними глазами; но ум сочувствует уму и зрение умного человека имеет свою оптику. Как бы то ни было, но Фон-Визин был ей предан сердцем, мыслями и волею: она одна управляла им, как хотела, и чувства его к ней имели все свойство страсти, и страсти беспредельной!
Вероятно, в 1774 году познакомился он с будущей женою своею, молодою вдовою из рода купцов Роговиковых. Единственная дочь богатого купца, она в детском возрасте лишилась родителей своих и воспитывалась в доме дяди, который, не совершив раздела, вообще с своими правил и делами покойного брата своего. Не получа согласия дяди своего на замужство с Хлоповым, адъютантом графа Захара Григорьевича Чернышева, она убежала из дому и обвенчалась с ним. Часть принадлежащего ей наследства, составлявшая около 300.000 рублей, не была ей выдана. От сего возникла продолжительная тяжба. Дело доведено было до сведения Императрицы, которая рассмотрение оного и пользы обиженной наследницы поручила Чернышеву, Панину и Елагину. Фон-Визин занимался производством сего дела и изложил существо оного в ясной и убедительной записке. Однакож, не смотря на правоту дела и усилия покровителей, оно имело только половинный успех и кончилось мировою сделкою, по которой наследница получила некоторую сумму денег и дом в Галерной улице, проданный впоследствии за 20.000 рублей. Но главное следствие сего дела было то, что любовь молодой доверительницы наградила попечения усердного ходатая и что Фон-Визин снискал себе жену добродетельную и примерную, которой постоянная нежность, неутомимые попечения и верное сотоварищество во дни скорби украсили и усладили жизнь его до самого конца. Говорят, что один из вельмож, который был на стороне Роговикова, сказал однажды в заседанни: «Охота верить показаниям Фон-Визина, который хлопочет о выгодах своей любовницы!» Фон-Визин, узнав о сем отзыве, тотчас принял намерение оградить женитьбою честь женщины, оскорбленной его именем. Небо брачное не всегда бывает безоблачно: нет согласия совершенного, то есть неразрывного; но счастливыми могут почесться те браки, в которых виновным бывает один муж: тогда в размолвке всегда есть слово к миру и в сердце женщины, и в уставе светского самовластия (писанном, мимоходом будь сказано, мужчинами), и еще более в сердце жены. Женщины великодушнее или смиреннее нас, что, впрочем, одно и тоже, потому что злопамятно и неумолимо одно малодушие. В этом отношении брачный союз Фон-Визина был счастлив.
Состояние отца Фон-Визина было весьма умеренное. В Москве, с большим семейством, жил он доходами с 200 душ; но со всем тем, при благоразумном хозяйстве и просвещенном чадолюбии, успел он дать детям своим приличное воспитание. Следовательно и сын его, при вступлении своем в свет, не мог пользоваться большими способами. С 1762 до 1769 года имел он, по службе своей коллегии иностранных дел, жалованья 800 рублей. После оклады его несколько увеличились. Литературные его занятия не могли также приносить ему больших выгод. В то время литература не была еще промыслом; это показывает недостаток или младенчество просвещения: ибо труды, не окупающие себя, не дают независимости, которая должна быть благодетельным следствием каждого звания и предприятия. Может быть, в сей безвыгодности Русского авторства должно искать одну из основных причин задержания нашего в успехах просвещения: весьма немногие могли совершенно предаваться трудам ума, с почти все должны были разделять между разными званиями силы свои, способности и время. Не видя выгоды быть артистами, у нас были одни аматеры. Это зло; но нет зла без примеси блага, и обратно. За то литература того времени, быв бескорыстнее, была и благороднее: тогда точно писали из чести; теперь многие пишут из денег, и в числе писателей есть отделение литературных барышников. Недостаточное состояние автора нашего неожиданно имело благоприятный переворот. Граф Панин, по окончании воспитания Наследника престола, между многими щедротами, оказанными ему Императрицею, получил богатые поместья. По редкому бескорыстию, которое могло бы показаться несбыточным, из 9000 душ, пожалованных ему в новоприобретенных областях, отдал он около 4000 душ трем секретарям своим, Фон-Визину, Бакуниву и Убри. Приписывать ли сей поступок единственно щедрости графа Панина и благородной признательности его за труды помощников своих в исполнении государственных обязанностей, столь блистательно награжденных, или причине политической, на которую указано жизни Бибикова: но в том и другом случае поступок сей принадлежит истории. Это едва ли не первый пример в своем роде, и, вероятно, он не скоро потерял бы цену единородности своей, если б даже и нравы наши не противились возобновлению подобного примера. О событиях прошедшего не должно судить по нынешним понятиям: потому и нечего нам оправдывать Фон-Визина и товарищей его в принятии благодеяния, которое теперь показалось бы несколько феодальным. Вследствие добровольного и законом утвержденного раздела, на часть Фон-Визина досталось 1180 душ. Такое приращение в имении могло бы составить умеренное благосостояние; но не долго пользовался им новый помещик. Путешествия его, продолжительное лечение, доверенность, оказанная им людям, не оправдавшим оной, неисправность в условленном платеже арендатора, которому отдал он имение свое в аренду, и тяжба, за тем последовавшая, скоро привели дела его в совершенное расстройство. Вероятно, способствовали к тому и род жизни его, довольно расточительный, хлебосольство, разорительная добродетель русского дворянства, и простосердечная беспечность, которая редкому автору дозволяет быть очень смышленым в науке домоправительства. Впрочем, если Фон-Визин не имел, по видимому, большого порядка в практическом хозяйстве, то, по оставшимся после него счетам, запискам и деловым бумагам, оказывается, что на письме он был большой теоретик: бухгалтерия его была в большой исправности! Дело в том, что легче записывать издержки свои, нежели от них воздерживаться, легче вести порядок в счетах, нежели в делах. Замечательно и то (хотя это и часто случается), что состояние его пришло в расстройство именно с того времени, когда было что расстроивать. Поручая, при отъезде своем в 1777 году за границу, дела свои Бакунину, начинает он тем, что, Богу благодарение, я никому не должен. В этом свидетельстве заключается, между прочим, и доказательство честности его. Когда не имел он в виду способов уплачивать долги свои, то в долги и не входил. Напротив, видно, что он еще ссужал тем, чем мог, знакомых своих и был заимодавцем. В доказательство подробностей, в которые входил он по делам своим, выпишем два места, довольно забавные, из памятной записки, оставленной им пред отъездом управляющему своему: «Ходить к П. Ф. С. в месяц два раза, а в ноябре весьма часто, и просить его о выкупе перстня, представляя, что если не изволит выкупить, то потеряет его; ибо я и сам заложил его не в надежные руки (перстень заложен был в 200 рублях)». – «Часто на мою мостовую ставят ворот для выгрузки барок, и тем ее портят. А как в рассуждении сего нет никаких полицейских учреждений, и подрядчики обыкновенно выгружают на мостовой тех людей, кои за себя не вступаются, то прошу гнать по шее подрядчиков, ибо я для них одну мостовую двадцать раз чинить не подряжался».