По духовному завещанию своему оставил он жене все свое благоприобретенное имение; но из того, что мы видели выше, можно заключить, что она, кроме расстройства и тяжбы, ничего после мужа не наследовала. Сбереженное имущество, деньги, дом увлечены были в общий упадок состояния. Пенсия в три тысячи рублей, ассигнованная ему из почтовых доходов, не обращена была по смерти его на несчастную вдову. Фортуна редко имеет обратные действия. Панина уже не было; новые же любимцы ее заботились о себе и о своих, а не об участи предместников своих, Вдова пережила его четырьмя годами в страданиях физических и нравственных, в болезни и в нищете. Мы имели в руках записку ее, которою просит она из крайней нужды дать ей в займы 15 рублей. По счастью ее, Фон-Визин умел оставить по себе друзей, если не в вельможах и в счастливцах, несколько забывчивых, то в смиренных рядах людей, коих память надежнее, потому что она есть свойство сердца, В них вдова его нашла постоянное участие и неизменную услужливость. Семейство Клостермана принадлежит к сему избранному кругу друзей, испытанных временем и случайностию обстоятельств. Впрочем, сама Фон-Визина прекрасными качествами своими, нежною привязанностию к мужу, трогательною покорностию в разных печалях, понесенных ею, и всею участию своею, ознаменованною столькими волнениями и превратностями, была достойна любви, уважения и живейшего сострадания.
Глава X
Личные достоинства Фон-Визина. – Письмо П. Вас. Мятлева. – Литературные связи его с Державиным, Домашневым, Козодавлевым и актером Дмитревским. – Анекдот о Княжнине. – Ал. Сем. Хвостов. – Кн. Горчаков. – Духовные размышления Фон-Визина. – Исповедь. – Размышления по случаю смерти Потемкина. – Истинные заслуги Фон-Визина в литературе. – Слово на выздоровление В. Кн. Павла Петровича. – Действие сего слова на публику. – Благосклонность к Фон-Визину Великого Князя. – Журнал «Собеседник». – Участие в нем Императрицы Екатерины II. – Политические вопросы Фон-Визина. – Ответы на них Императрицы Екатерины II. – Опыты русских синонимов. – Поучение, говоренное в Духов День. – О намерении Фон-Визина издавать журнал. – Общее достоинство Сумарокова и Фон-Визина. – Придворная Грамматика. – Истолкование личных местоимений. – Письмо о плане Российского словаря. – Состязание с Болтиным. – Жизнь Гр. Никиты Ив. Панина. – Выбор гувернера. – Разговор Княгини Халдиной
Все свидетельства, на кои сослаться можно, все предания, сохранившиеся до нас о Фон-Визине, удостоверяют нас, что он был характера приятного, разговора живого и острого, любезности веселой и увлекательной, надежный в дружбе, в поведения прямой, чистосердечный, бескорыстный и незлопамятный. «При самом остром и беглом уме (писал ко мне Петр Васильевич Мятлев), он никогда и никого умышленно не огорчал, кроме тех, кои сами вызывали его на поприще битвы на словах». Он имел много дарований сценических, хорошо передразнивал и читал с большим искусством. Кажется, он в дружеских обществах игрывал, или сбирался играть роль
Стародума в своем «Недоросле». Все лица были завербованы; одна роль Скотинина была не замещена. Может быть, не находилось охотников; к тому же и автор искал в актере телесных способностей, приличных сей роли, более материальной, нежели духовной. Наконец встречается он с молодым P., и, любуясь ростом его и широким лбом, восклицает с радостию: «Вот мой Тарас Скотинин!» Впрочем, тут не должно искать эпиграммы, тем более, что Р. был человек остроумный и образованный: это просто был крик артиста. Физиогномия Фон-Визина была значительна и глаза яркости почти нестерпимой. Сию быстроту и знойность глаз сохранил он до конца жизни, уже истощенной и полуувядшей. Мы уже сказали, что он был очень общежителен, любил быть с людьми дома и в гостях, хорошо есть и хорошо кормить. Гастрономические расположения его не ослабли и в болезни: в путевых записках своих всегда отмечал он с рачительностию, где хорошо пообедал или худо поужинал, и по отметкам его видно, что он судил о последнем неравнодушно, и разве только в этом отношении бывал злопамятен. Мы обозрели связи его с сослуживцами; литературные связи его были не менее почетны. Державин, Домашнев, президент академии наук, и сам заслуживший известность приятными дарованиями) Богданович, Козодавлев, бывший в последствии министром, но тогда еще скромный искатель счастия у алтарей муз, актер Дмитревский, который искусством и образованностию своею возвысил у нас актерское звание, и еще несколько других литераторов были ему приятели. Жаль, что ничего не дошло до нас из сих бесед, которые, вероятно, особенно Фон-Визин оживлял веселостию своею, комическими рассказами и вспышками беглого остроумия. Можно представить себе, как, мешая дело с бездельем, передавая друг другу надежды свои на успехи русской литературы и вообще народного просвещения, или частные планы свои для приведения сих надежд в исполнение, советовались они между собою, критиковали свои произведения, спорили и соглашались, или, вероятнее, оставались каждый при своем мнении, без злобы смеялись о ближнем и о себе; как в сем дружеском и просвещенном ареопаге судимв были «Водопад» Державина, новый отрывок «Душеньки», «Росслав» Княжнина; как Фон-Визин, долго слушая выходки сего классического Норманца, наконец спрашивает автора: «Когда же вырастет твой герой? он все твердил: Я Росс, Я Росс. Пopa бы ему и перестать рости!» и как Княжнин отвечает ему: «Мой Росслав совершенно выростет, когда твоего Бригадира произведут в генералы!» Или можно себе представить, как, при чтении сатиры на Фон-Визина, в которой он назван кумом Минервы, отражает он стрелу в самого насмешника, и говорит: «Может быть; только наверное покумился я с ними не на крестинах автора». То представляем себе, как, в этой приятельской беседе, в лице Фон-Визина вдруг оживает Сумароков с своею живостию, с своими замашками физическими а умственными: олицетворенный покойник бесится на Тредьяковского, сравнивает строфу свою с строфою Ломоносова, или жалуется на Московскую публику, которая в театре щелкает орехи в то самое время, как Димитрий Самозванец произносит свой монолог. Но, к сожалению нашему, весь ум этих бесед выдохся, все искры остроумия их погасли во мраке забвения! У нас нет говорунов, рассказчиков, нет гостинных рапсодов, передающих веселые предания старины; у вас нет и разговора: карты вытеснили и заступили все другие забавы общежития. Скорее найдет человека, готового вспомнить масти и козыри игры, которая сдана ему была во время оно Фон-Визиным или графом Морковым, нежели острое слово, слышанное им от того или другого. Кто достоин был иметь друзей, тот должен был иметь и неприятелей, или по крайней мере противников. Одна тусклая посредственность остается незамеченною: ни блеск на ней не отражается, ни сана она не отражает от себя блеска, для многих ослепительного. Вероятно, Фон-Визин имел недоброжелателей и на поприще успехов своих по службе; но имена их нам неизвестны. Из литературных противников его всех известнее Александр Семенович Хвостов, выступивший в бой против него с сатирою, о коей мы уже упоминали. Но бой был неравен: броня, которою одет был творец «Бригадира» и «Недоросля», ограждала его от ломких и не всегда острых стрел наездника, более отважного, нежели опасного. Говорят, что сей вызов на брань был началом нескольких перепалок: мы имели в руках ответ прозою, написанный будто бы Фон-Визиным, но не нашли в ней ни веселости, ни замысловатости, свойственных его сатирическому уму, и потому полагаем, что он написан не им, а каким-нибудь бескорыстным и добровольным его защитником. Во всяком случае нигде нет следов, чтобы Фон-Визин под своим именем выходил на полемическое поприще. Кажется, в числе литературных неприятелей его был и князь Горчаков, известный с поэзии нашей сатирами и другими мелкими стихотворениями; впрочем, наравне с Хвостовым, которого превосходил дарованием, он ознаменовал себя более рукописною, нежели печатною славою. По крайней мере, в «Ноэле» его есть куплет и на автора нашего: