— Я прошу у вас прощения, мистер Дакворт.
— Хм.
Дакворт отворачивается и смотрит на мамашу с дочкой, которые перед этим подробно изучали буклеты «Космического лагеря» и «Лагеря Хула».
У девочки на одежде наклейка с именем «Маккензи».
— Не знаю, какой выбрать, — говорит она. — Какой, мам? A-а? Ну какой?
Мамаша закатывает глаза. Зевает.
Дакворт наклоняется к ним.
— Выбери «Космический лагерь», Маккензи. На этой земле ничего стоящего нет.
Мамаша цокает языком. А девочка задумчиво кивает.
— Ах, — произносит Талия. — С тех пор я стала просветленной. Пожалуйста, будьте моим наставником.
— Хм.
Этого недостаточно.
— Теперь я вижу связь между искусством и заслугами критической мысли. И понимаю, что, несмотря на воду из фонтана, она не должна быть разорвана. — Ее глаза увлажняются. — Простите, что отняла у вас время. — Она отодвигает свой стул. Но не выдерживает. — Надеюсь, я не помешала какому-то важному делу.
— Нет, нет, — говорит Дакворт в свою чашку. — Просто я заканчиваю манифест.
— Я отличный корректор.
— Хм.
— Я бы с удовольствием его прочла.
— Когда-нибудь его прочтет весь мир. — Дакворт протягивает Талии носовой платок, чтобы она вытерла глаза. Меняет позу. Чуть расслабляется. И спрашивает: — Что вы изучаете, кроме газет?
— Искусство, поведение человека, — отвечает Талия, сморкаясь. — Я студентка.
Дакворт смотрит на нее. У нее вокруг глаз маленькие гусиные лапки.
— Аспирантка, — добавляет она.
Дакворт смотрит на нее. Она очень открыта.
Под его взглядом Талия опускает глаза. Задумывается.
— Извинения приняты, — говорит Дакворт, наконец отводя взгляд.
Она улыбается и говорит, не поднимая головы:
— Вернемся к газетной вырезке. Похоже, город собирается выделить место для постоянного экспонирования кресла Кувалды Уокер. Чтобы обелить ее и все такое. Что вы об этом думаете?
«Она умерла, и я не смог бы как следует ее пропагандировать».
Но вслух Дакворт замечает:
— Я считаю — достойная дань уважения этому Уокеру…
— Этой Уокер.
— То есть этой Уокер. Ее творение обогатит мир. Всегда есть место для… — Дакворт по капле наливает в горячий чай сливки, — истины и красоты.
От эмоций глаза Талии снова увлажняются. «Какая она эмоциональная», — думает Дакворт.
— Я согласна, но разве истина, если она порождена мистической водой, не является частью уравнения нейтрализации? Разве это не обман?
Очевидно, что Талия ждет ответа. Очевидно, что опыт наблюдения за тем, как из-за воздействия искусства был застрелен офицер Арчи Рино, нельзя обесценивать глупыми представлениями о причастности мистики. Очевидно.
— Если бы мы с этим согласились, — отвечает Дакворт, — нам пришлось бы отказаться от всех великих произведений, созданных писателями-алкоголиками и музыкантами-наркоманами. Вычеркнуть из памяти ливерпульскую четверку и Вудсток. Все это — наша культура, а великие произведения — зачастую результат всех этих… э… факторов. — Критик делает паузу, как бы выхватывая следующую мысль из эфира. — Мы должны судить об искусстве, а не о художнике.
Кажется, Талия хочет кивнуть. Принять это на веру. Но она наклоняется вперед и слегка приподнимает бровь.
Дакворт небрежно добавляет:
— Я бы никогда не стал пить воду, чтобы улучшить свои произведения. Полагаю, — усмехается он, — вы бы назвали меня пуристом. Если, конечно, вы не считаете чай запрещенным веществом.
Ее губы растягиваются в улыбке.
— Однако, по моему мнению, люди должны пить воду, — продолжает Дакворт. — Они обязаны по максимуму использовать свой потенциал.
— Это убивает их.
— Если они действительно художники…
— Мне еще многому нужно учиться.
— Я бы не стал пить, — говорит Дакворт. — Я должен быть пастырем.
— Вы будете наставлять их с помощью манифеста?
— Да. Они будут пить, — говорит Дакворт. — Искусство — это жертвы.
Это агнцы для его возрождающейся карьеры.
— Вы такой умный, — говорит Талия. — Я согласна со всем, что вы сказали. — Она гоняет булочку по своей тарелке. — Но ходят слухи, что некоторые студенты-искусствоведы с этим не согласны. Они за чистоту в искусстве. Одна группа дошла до того, что объявила единственным видом искусства перформанс.
Дакворт усмехается.
— Перформанс? По этим деткам ремень плачет.
— Они считают, что искусство должно быть незапятнанным. Безо всяких улучшений.