Какой же ты липкий перевертыш, Вонючка! Ты не можешь не предавать и не стучать. Мне придется приложить очень много труда, чтобы выбить это из тебя полностью.
Я надеюсь, что ты подготовил ответы на все вопросы, которые я тебе уже задавал. Добавь туда еще один ответ вот на какой вопрос.
Какого хрена ты вообще пошел к Баратеону?!
Я написал тебе ясно — возьми лист бумаги, и, твою мать, ответь на все мои вопросы. Подробно. И что делаешь ты? Вместо того, чтобы сесть и выполнить то, что я тебе велел, ты мчишься к этому долбаному оленю.
Ты думаешь, он сможет защитить тебя? От меня? Да ты совсем охренел, Вонючка! От меня тебя не защитит даже ядерный бункер в долбаной дорнийской пустыне. Если я захочу, я тебя отовсюду достану, и никто не сможет мне в этом помешать.
Так что кончай дурить, мой славный, и пошевели оставшимися мозгами.
Ты моя долбаная сучка, и должен выполнять все мои приказы. Как только ты дочитаешь это письмо, ты немедленно сядешь и напишешь подробный ответ. Ты напишешь в нем все, что я хочу от тебя услышать, сучоныш.
Во всех, твою мать, деталях!
Ты настучал на меня Баратеону, поэтому будет немного странно, если ты отправишь свой ответ обычной почтой. Придется воспользоваться услугами моего человека-посредника (и это, твою мать, мне недешево обходится, а все по твоей вине, Вонючка!) Когда ты напишешь ответ, запечатай его в конверт и вечером положи рядом со своей дверью.
Если ты это сделаешь, то я пойму, что мой славный Вонючка взялся за ум. Что он хочет исправиться.
Не смей игнорировать мои письма, тварь! Ты даже представить себе не можешь, что я с тобой сделаю, если ты не ответишь мне.
Мне осталось сидеть за решеткой совсем немного времени
Мы увидимся. Уже скоро, мой славный.
Рамси Болтон.”
Теона бросило в холодный пот. Рамси всегда делал то, о чем говорил и всегда сдерживал свои обещания. Рамси написал, что они скоро встретятся, и он потребует у Теона ответа. И тут были возможны два варианта: или Рамси скоро отпустят, или Теона могут посадить. И та, и другая перспективы приводили в ужас. Но хуже всего было то, что по приказу Рамси Теону могли подбросить наркоту или еще что-нибудь запрещенное. Поэтому нужно было соблюдать предельную осторожность.
Теон решил попросить у Манса разрешения приходить на работу с одной из своих — рамсиных — собак.
Придя в офис, Теон сразу же направился в маленькую студию, где Манс записывал свой очередной альбом. Тот снял наушники, выслушал его просьбу и пожал плечами: делай как хочешь, я давно привык к твоим чудачествам, и снова включил фонограмму.
Кира была самой крупной из девочек и выглядела довольно грозно: если рядом с Теоном будет такая собака, вряд ли кто-то осмелится приблизиться к нему и подсунуть какую-нибудь дрянь.
В офисе Кира забиралась на старенький диванчик в уголке, где сотрудники обычно пили кофе, и дрыхла там весь день, похрапывая, скуля и дергая лапами во сне.
***
Теперь Теон выходил на улицу только в сопровождении Киры. И каждый раз, когда они возвращались домой, две другие собаки ревновали, скалили зубы и рычали, норовя тяпнуть Киру за ухо. Особенно злилась Джейни — она больше всех любила гулять и завидовала флегматичной Кире. Теон удерживал девочек, гладил шелковистые носы, шептал ласковые слова. Он очень хотел, чтобы дома было мирно и спокойно, и уговаривал их не ссориться. Когда собаки прекращали ворчать друг на друга, Теон выдавал всем троим лакомство: высушенную говяжью кожу, свернутую в форме косточки. Кира больше любила вяленые свиные уши, но Теон редко покупал их, они слишком жирные, а Кира и без того была весьма крупной.
Вид нового письма под дверью уже не вызвал у него панического страха, и Теон был этому рад. Однако ему было неприятно смотреть на желтый прямоугольник письма в прихожей, словно там лежала раздавленная лягушка. Он обходил письмо стороной, стараясь не касаться его даже взглядом.
Через пару часов Теон взял себя в руки и решил выбросить письмо, не распечатывая. Он поднял с пола плотный бумажный конверт, отнес на кухню, и, вместо того, чтобы порвать и выкинуть в мусорное ведро, положил его на стол. Он сам не понимал, почему не может разорвать эти несколько листов бумаги, не читая. Не может и все. Теон, держа письмо в руке, оглянулся на собак. Девочки возились на полу в комнате, лениво ворча, и пытались отобрать друг у друга мячик.
Теон прислушался к себе: такого одуряющего ужаса, как раньше, он уже не чувствовал. Наверное, он просто устал бояться. Не Рамси — его он будет бояться всю свою жизнь, до обморока, до мокрых штанов. Но можно было попробовать перестать бояться хотя бы его писем. Чтобы побороть страх, надо было начинать с малого. Теон резко выдохнул и разрезал ножом конверт.
Блокнотные листы вновь были пересечены линиями сгибов, словно их впечатали в мелкую квадратную решетку. Бумага сильно затерлась и обтрепалась по краям, как будто письмо долго таскали в кармане, прежде чем вложить в конверт. Строчки не прыгали, и в тексте почти не мелькали подчеркивания или жирно обведенные слова.
“23 марта
Здравствуй, мой Вонючка! Ты не пишешь мне писем, так может хоть на свидание придешь? Я здесь на хорошем счету, и могу организовать свидание в отдельной камере на целую ночь, как со своей славной женушкой. Мне порой не хватает твоей сладкой задницы рядом. Хочешь этого, Вонючка? Конечно, хочешь. Я не сомневаюсь, что после меня до твоего хрена никто не дотрагивался, а уж до задницы тем более. Сейчас ты очень сильно выбиваешься из стандартов красоты, мой славный, и даже несмотря на новенькие зубки, вряд ли девки ищут знакомства с тобой.
Ты одинок, Вонючка. У тебя никого нет. Я это чувствую. Я это, твою мать, знаю.
И знаешь, что я тебе скажу, ублюдок?! Так будет всегда! Ты всегда будешь один. Никто, ни один человек не обратит на тебя внимания, даже из жалости. Ты и шлюхам будешь противен. У тебя никогда никого не будет. Никогда!!!
А знаешь, почему так будет, Вонючка? Потому что ты абсолютно никому не нужен. Никто никогда не полюбит и не примет тебя, мой славный. Я — тот единственный, кому хоть немного небезразлична твоя судьба.
Представь, каково это — вечное одиночество. А оно тебя ждет, Вонючка, и ты сам виноват в этом. Ты никому не нужен, кроме меня. Не забывай об этом, мой славный!
Неужели тебе было так плохо со мной? Помнишь, как ты храпел голый на полу в обнимку с девочками? Я часто вспоминаю одно утро, когда ты лежал головой на Хелисенте, как на подушке, Кира укрыла твои ноги, а Джейни — плечи. Вы так сладко спали вчетвером, что я даже захотел сделать снимок на память, но ты сразу открыл глаза, как только я потянулся за мобильником. Ты всегда очень чутко спал рядом со мной и просыпался от каждого моего движения. И ты всегда с такой готовностью смотрел на меня — словно вымаливал, чтобы я тебя трахнул. И я тебя трахал.
А помнишь, как я брал тебя не на полу, а в постели? Ты так выгибался, подмахивал и хрипел, одно загляденье. Мне вот интересно, Вонючка, — все твои стоны и вздохи тоже были притворством? Ты все время говорил, как сильно тебе нравится то, что я с тобой делаю. Выходит, ты разыгрывал спектакль передо мной?
А ведь я тогда был нежен. Я очень бережно тебя трахал, потому что мне надоело, что ты постоянно ходил с прокладками, как девка, и зажимался так, что я вечно чуть уздечку не рвал нахрен.
Я всегда тебя готовил или приказывал готовиться самому. И ты говорил, что тебе это нравится — как я смотрю на тебя, как заставляю тебя дрочить, как я тебя имею. Ты говорил, что любишь это и хочешь, еще и еще.