Я подошла к могиле с двойным надгробием: «ДЖОАН ЧЕЛСИ ХАРБИНГЕР, любимая жена и мать — РЕДЖИНАЛЬД НИКОЛАС ХАРБИНГЕР, любимый отец», и положила цветы на мраморную плиту, попутно отметив, что на ней нет ни пыли, ни птичьего помета — значит, за могилой кто-то приглядывал. Возможно, это входило в обязанности кладбищенского сторожа а может, существовал нанятый еще Эмили человек, ежемесячно получавший за это скромную плату — меня подобные мелкие расходы не заботили, и я не проводила их ревизию.
Никаких журналистов — или кто там еще мог наблюдать за Эмили Харбингер, пришедшей почтить память отца — в пределах видимости по-прежнему не было, как я и предполагала — помимо всего прочего, им пришлось бы торчать здесь целый день, ведь никто не знал, когда именно я приду и приду ли вообще. Дронов в воздухе тоже не было — кажется, кладбища для них запретная зона. Но в наше время ни в чем нельзя быть уверенным до конца — кто знает, не припрятана ли вебкамера где-нибудь среди веточек кипариса. Так что на всякий случай я постояла еще минуты три, изображая скорбные раздумья, и даже коснулась пальцами букв «любимый отец». Затем с чувством выполненного долга повернулась и пошла обратно к выходу.
— Эмили!
Я обернулась. Ко мне обращалась та самая леди в черном, сидевшая на скамейке. Теперь она встала и подходила ко мне.
Теперь я разглядывала ее внимательнее, мысленно выругав себя за то, что не уделила ей должного внимания раньше. Лет пятидесяти пяти, сухощавая, невысокая, но кажущаяся выше из-за прямой, как палка, осанки. Строгий взгляд из-под полуопущенной вуали, сухие губы без косметики поджаты словно бы в гримасе вечно оскорбленной добродетели. Хотя я пересмотрела все фотографии, относящиеся к жизни Эмили, какие смогла найти, я была уверена, что никогда не видела ее прежде. А память на лица у меня хорошая, в трущобах это вообще полезное качество. Во всяком случае, ни на журналистку, ни на чьего-либо агента она уж точно не походила, но — внешность бывает обманчивой. Мне вспомнился английский сериал про мисс Марпл, хотя это, конечно, выдумка…
— Ты не узнаешь меня, не так ли? — она приподняла вуаль еще выше, совсем задрав ее на шляпку.
Я по-прежнему готова была ответить отрицательно — и собиралась в крайнем случае сослаться на последствия травмы — но тут мне показалось, что в верхней части ее лица все же есть смутное сходство с кем-то, кого я видела — но с кем?
— Я тетя Дженни, — пояснила она, ничуть, похоже, не удивленная моей «забывчивостью». — Сестра твоей матери.
Ах вот оно что. Да, теперь я поняла, что ее глаза и нос выглядят, как у Джоан. Не требовалось даже делать особую скидку на возраст — на последнем фото матери Эмили, которое я видела, она была уже сильно изнурена болезнью и выглядела намного старше своих лет. И все же я могла поклясться, что мне не попадалось никаких упоминаний о тете Дженни!
— Твой отец не хотел, чтобы мы общались, — продолжала она, — Мы с ним были… не в очень хороших отношениях.
— Тем не менее, вы пришли сегодня почтить его память? — не удержалась я. Или поторжествовать над мертвым врагом, добавила я про себя. Впрочем, скорее всего причина была не в том и не в другом — она просто воспользовалась благовидным предлогом, чтобы встретиться со мной. Встретиться лично, наедине, не прибегая к телефону и электронной почте.
Она открыла рот, и я подумала, что сейчас услышу что-нибудь вроде «Христос велел прощать!», но она выдала не настолько фарисейское объяснение:
— Здесь похоронен не только он, но и Джоан.
— Сегодня не ее годовщина.
— А разве о близких надо помнить только в годовщины? — возразила она и после короткой паузы добавила: — Ты ведь помнишь о нем не только в этот день?
Я не знала, какого ответа от меня ждут, и предпочла счесть вопрос риторическим.
— Ты все еще тоскуешь по нему? — продолжила она.
— Он был моим отцом, — ответила я. — И… я не знаю, что там произошло между вами, но для меня он на протяжении многих лет был самым близким человеком. Пожалуй, даже единственно близким, — настоящая Эмили, скорее всего, ответила бы именно так.
— Ты ведь не была здесь год назад?
А ты и тогда меня тут караулила? То есть, конечно, не меня, а Эмили…
— Я была в клинике, — ответила я вслух. — Проходила курс терапии, который помог мне преодолеть последствия аварии.
— Психические последствия? Ведь физически ты оправилась гораздо раньше?
— Тетя Дженни, — произнесла я уже тоном, призванным поставить ее на место, — как говорится, при всем уважении, ты не мой врач. Теперь я в порядке, и это все, что тебе следует знать.
— Да, конечно… но… Эмили, пойми меня правильно — я просто хочу тебе помочь. Пока он был жив, я не пыталась ничего тебе рассказать, потому что дала ему слово. Но теперь — ему это уже не повредит, а тебе позволит… тосковать не так сильно. Потому что твой отец был… не очень хорошим человеком. Я понимаю, что ты любила его, но не стоит его идеализировать.
Эмили, вероятно, на этом месте должна была заявить, что не желает этого слушать, и поспешно уйти. Но я, конечно же, хотела знать все, что расскажет, тетя Дженни. Это могло быть важно.
— 25 лет назад, — продолжала она, — когда твоя мама была уже очень больна, он нанял для нее сиделку. Я тогда часто приезжала проведать Джоан, но, конечно, я не могла ухаживать за ней постоянно. А он уж тем более был на это неспособен. Так что само по себе это было, конечно, правильное решение. Но весь вопрос в том, кого он нанял. Не нормальную патронажную сестру с документами и рекомендациями, нет. Какую-то мексиканку. Нелегалку. Ты ее, конечно, не помнишь, тебе было всего два года… Ну, сама знаешь, сколько стоят в этой стране, — она, очевидно, имела в виду Штаты, — любые медицинские услуги. А той девке можно было платить гроши. К тому же она говорила, что училась на курсах медсестер — там, у себя в Мексике. Врала, наверное — иначе почему она не осталась работать там? В общем, он, то есть Реджинальд, решил сэкономить на умирающей жене — что, по-моему, уже характеризует его определенным образом. Хотя четверть века назад он еще не был таким богатым, как потом — его бизнес только раскручивался, но все равно… А может быть, для него уже и тогда деньги были не главным. Просто он знал, что эта девка согласится на все, и в случае чего не пойдет в полицию, чтобы ее не депортировали. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
Еще бы мне, выросшей в трущобах Тихуаны, не понимать.
— И вот однажды, — продолжала тетя Дженни, — я в очередной раз приехала навестить сестру и застукала их вдвоем. Твоего отца и эту девку, я имею в виду.
— Это было изнасилование? — холодно осведомилась я.
— Хуже!
— Хуже?
— Они занимались этим, как я поняла, далеко не в первый раз, и по полному взаимному согласию. Я не берусь судить, кто из них кого соблазнил первым. Очень может быть, что это была она, мечтавшая подцепить богатого американца, который вот-вот станет вдовцом. Но даже в этом случае, он-то хорош! Можно сказать, прямо через стенку от умирающей Джоан! И кстати — очень может быть, что она, то есть эта мексиканская шлюха, собиралась ускорить эту смерть. Уж ей-то, как сиделке, это было проще простого! А он… я, конечно, не могу знать этого наверняка, но он вполне мог знать или хотя бы догадываться об этих ее планах. А то даже и прямо подталкивать ее к этому — это, мол, эвтаназия, а не убийство…
— Меня интересуют факты, а не твои предположения, — холодно перебила ее я.
— А факты таковы, что я, разумеется, потребовала, чтобы эта шлюха убиралась навсегда — не только из дома, но и из страны. Чтобы он заявил на нее в иммиграционную службу, и ее депортировали. Иначе о том, чему я стала свидетелем, станет известно всем. И даже если полиция не найдет признаков покушения на убийство, этот скандал разрушит его репутацию, а следом и его бизнес. Ему было некуда деваться, и он пообещал. Я потребовала, чтобы он позвонил и доложил о ней при мне. И тогда, вообрази себе, эта сука бухнулась передо мной на колени и принялась умолять меня этого не делать. Сказала, что они любят друг друга, что он обещал жениться, и что она… беременна от него. Ну, это ж у них всех любимая тактика — любой ценой родить в Америке! А потом пускай хоть депортируют, лишь бы их выблядок автоматом получил гражданство. А как вырастет — перетащит сюда и шлюху-мамашу, и всю ее родню, чтоб они тут жировали на наши налоги… Ну, с этим-то у нее не выгорело. Вышвырнули обратно в Мексику, как миленькую. Но и Реджинальд взял с меня слово, что я никогда никому не расскажу, особенно тебе, когда ты вырастешь. Что я честно и выполняла, но раз уж теперь он мертв…