Все равно позавтракала дочь на ходу. Заколола свои великолепные пепельные волосы. Вскочила в джинсы, и только Таня ее и видела.
Вот и все общение с дочерью. Чем она занимается целыми днями, кроме занятий в университете, о чем мечтает — для родной матери тайна за семью печатями. Она, видите ли, своими переживаниями занята!
Глава третья
Тане захотелось пообщаться с сестрой. Маша работала невропатологом в частной клинике. Сегодня она была дома. Голоса ее гостей слышны и здесь, на Таниной кухне.
Две половины их с Машей коттеджа как два полюса, как две стороны медали.
На половине Тани тихо, друзья и подруги к ним не ходят. И никогда не определишь, есть кто-то дома или нет. Разве что можно увидеть Таню, если она готовит на кухне обед.
Маша или на веранде с друзьями чай пьет, и при этом входная дверь, как всегда, нараспашку, или все сидят в гостиной, смотрят новую кассету, слушают музыку — то есть становится ясно, что там идет какая-то жизнь. Вот и сегодня — голоса и смех на всю улицу слышны.
В глубине души Таня завидовала Маше: она никогда не могла так просто, как говорили в известной комедии, легким движением руки — или напряжением одной извилины? — решить для себя что-то важное. И тут же привести его в исполнение. Причем важное по-настоящему, не с дурной головы, когда человек просто бежит туда, не зная куда…
А почему Таня так жить не могла? Разве они с Машей не одной крови: чего боялась Татьяна и не боялась Мария? Принять решение? Но когда-то Таня его приняла, и даже дважды: в первый раз, когда ушла от Мишки, а второй — когда согласилась выйти за Леонида.
Увы, это у нее происходило вовсе не легко. А с каким-то надрывом. Она словно не на развод или замужество соглашалась, а на амбразуру шла. Этакая партизанка Таня.
Сестра с гостями сидела на веранде, на втором этаже. Они действительно пили чай и вообще весело проводили время. Леонид, наверное, этому позавидовал. Как будто у него нет такой же веранды. Просто Таня с Леней ее не используют, потому что семейные чаепития у них так редки, так скоротечны, что для этого нет смысла обустраивать веранду и сидеть на ней вот так, с друзьями.
Она остановилась и окинула взглядом стол, накрытый белой скатертью. Чайный сервиз из немецкого фарфора. У Тани есть такой же, но она почему-то им не пользуется. У них в ходу разномастные чашки. Выпил, ополоснул под краном и поставил в сушку. Разобьются — не жалко.
— А вот и сестренка пожаловала, — обрадовалась ей Маша и подвела к столу, за которым сидели ее подруга Светка и какой-то незнакомый подполковник. — Познакомься, это мой хороший друг Валентин.
При слове «друг» подполковник кашлянул, но Маша ничуть не смутилась.
— Интересно, что тебя смущает в слове «друг»? Разве любовник — лучше звучит? Или это затасканное — бой-френд…
— Мне казалось, русский язык так богат синонимами, — не согласился подполковник.
— Ладно, — кивнула Маша, — раз есть, значит, найдем. Итак: любовник, хахаль…
— Хватит, хватит, больше не ищи! Прощения просим, королева, — ломал комедию Валентин. — Мы и забыли, что вам палец в рот не клади.
— Не обращай на них внимания, Танюша, — сказала Света. — Едва глаза продрали, так и пикируются. Наверное, ночью что-то не заладилось.
— А ты говоришь, это мне палец в рот не клади, — с притворной горечью обратилась к Валентину Маша. — Лучшая подруга позволяет себе такие гнусные инсинуации…
Таня вспомнила анекдот, который на днях рассказывала сестра.
«Свидетельствуют в суде двое соседей.
— Она позволяет себе гнусные инсинуации, — говорит сосед.
— А ты видел, видел?! — кричит соседка».
Она невольно улыбнулась.
— Позавтракаешь с нами, Танюшка? — спросила Маша, она никак не хотела привыкнуть к тому, что Таня давно выросла, и все разговаривала с ней как с девчонкой. — Я тут с утра пораньше сырники пожарила. Говорят, удались. Одолела тоска по домашнему очагу, то бишь газовой плите, и вот повязала я фартуком свою тонкую талию, замесила, взяла в руки сковородку любимую, налила на нее масло…
Она царственным жестом указала на тарелку, полную румяной, аппетитной стряпни.
— Сырники королевские, настоятельно рекомендую, — сообщил Валентин, опять принимаясь жевать. — Талантливый человек во всем талантлив!
— Не подлизывайся, — строго сказала Маша, — все равно, пока сто раз поэму Маяковского «Хорошо!» не прочтешь, не прощу!
Маша откровенно веселилась, и Таня порадовалась за нее. Но тут она с удивлением вспомнила, что так и не позавтракала. Сначала покормила Леньку — слушала его брюзжание, и кусок в горло не лез. Потом Сашу — та в университет торопилась. Таня проводила дочь до двери, пожелала ни пуха ни пера. А сама, оставшись одна, так и сидела, в облаках витала. Решила, позже поест, да так и забыла…
Таню усадили за стол, и заботливая подруга Маши — Света тут же положила ей на тарелку хваленые сырники и налила в чашку кофе.
— Тебе с молоком или черный?
— С молоком.
Таня помолчала, а потом сказала то, что совсем не собиралась говорить. По крайней мере не при всех.
— Маша, я извиниться пришла. Калитка сегодня утром оказалась закрытой. Наверное, Леня запер машинально… Вашему товарищу пришлось через забор лезть.
Валентин шумно глотнул, едва не подавился и тут же расхохотался.
— Мне такое даже трудно представить: Слава, весь аккуратный, дисциплинированный, на все пуговицы застегнутый, стрелки на брюках — хоть бумагу режь, всю жизнь — по уставу, и вдруг — через забор?!
— По-моему, ты, мой друг, к товарищу несправедлив. Или не заметил, как он переменился? Ведь в противном случае, как в твой расклад вписывается Света? А ведь твой сухарь Слава ей под балконом чуть ли не серенады поет, стихи пишет — какой уж тут устав!
— Маша, — возмутилась Светлана, — я тебе по секрету рассказала, а ты…
— Прости, — повинилась та, — это я в запале. Ты же никому не скажешь, Валюта?
— Ради тебя, моя прелесть, я буду нем как рыба, — Валентин поцеловал Маше руку, — а насчет Славки, так я его люблю, и хотя давно знаю, но теперь не узнаю. Вот и позлорадствовал немного, каюсь… Кстати, сейчас-то калиточка открыта? Мне бы через забор лезть не хотелось. Я как-то после ваших, королева, сырников отяжелел. Видно, пожадничал, съел лишнего… Милые дамы, разрешите откланяться.
— Разрешаем. — Света протянула ему руку, которую Валентин тоже поцеловал.
А потом поцеловал руку Тани, отчего она вдруг покраснела. Валентин удивился, но ее смущение заметил только он, потому что вслух подполковник сказал:
— Красивая у тебя сестра, Марийка, только грустная очень.
— С такой жизнью не то что грустить, удавиться впору! — сказала Маша.
Таня рассердилась. Сестра отчего-то решила выставить ее перед другими эдакой дурочкой, которая живет из рук вон плохо, но не хочет в этом сознаться. Ну зачем, спрашивается, кому-то знать, как она живет. Таня даже собралась встать и уйти — Бог с ними, сырниками! — но Светлана удержала ее за руку:
— Перестань, не злись! А то ты Машку не знаешь. Когда у нее такое вот легкомысленное настроение, несет ее, болтает что на ум взбредет. А потом жалеет…
Таня с такой трактовкой не могла согласиться. Поставить знак равенства между «Маша» и «легкомысленно» не смог бы никто из знающих ее сестру. Что бы это был за невропатолог, если бы она несла что на ум взбредет? Нет, Машка на что-то злилась. Или на кого-то. Может, Таня ее чем-то обидела?
Она осталась, а про себя подумала: «Видимо, атмосфера над нашим двором сгущается. Известный фантаст Сергей Лукьяненко представил бы ее черной пульсирующей воронкой, которая видна только избранным. Но от этого она не становится меньше, а постепенно растет, приводя к серьезным катаклизмам. Вряд ли один из нас другого ненавидит или проклинает, но что-то между нами неладно… Есть еще вариант: что-то неладное происходит с одной Машей… Нет, подумать только: неладное происходит с Машей! А с самой Таней все ладно?!»