Хань разочарованно застонал, когда ноги задрожали от слабости и немного онемели от нагрузки. Ему было мало.
Чонин увлёк его на простыни, прижал собой и вновь задрал сползшую за это время футболку вверх. Жадно целовал и покусывал кожу на груди и животе, тревожил соски частым дыханием, губами и пальцами, касался то нежно, то грубо, сводя с ума игрой на контрастах. Потом Чонин перекатился на кровати, не выпустив Ханя из объятий. Хань ловко оседлал его, потёрся животом, приподнялся, уперевшись руками в матрас, окинул голодным взглядом и принялся осыпать шею и грудь поцелуями, собирать капельки пота со смуглой кожи языком. Потом они снова перекатились по кровати, пока не рухнули на пушистый ковёр.
Хань провёл пальцами по тёмным волосам Чонина и улыбнулся, когда в спутанных прядях вдруг обнаружился бело-розовый лепесток цветка вишни. Выглядело здорово. Правда, полюбоваться на это долго не вышло — пришлось громко стонать после нового переката уже по ковру, потому что закончилось это тем, что Чонин вновь заполнил его собой и принялся целеустремлённо вбивать в пол, толкаясь в его тело быстро и несдержанно. Хань не смыкал веки и смотрел Чонину в лицо. Он мечтал о поцелуях, но Чонин явно желал слушать его отрывистые громкие стоны, потому и не тянулся к губам. И в тёмных глазах Чонина Хань читал откровенное и неприкрытое желание, а это компенсировало поцелуи с лихвой.
Когда из-за быстрых и сильных толчков чувства Ханя окончательно смешались в яркий и сладкий призрачный ком в центре живота, даря непривычную и сводящую с ума лёгкость, он неожиданно упёрся ладонями Чонину в грудь. Заставил замереть.
Вокруг плыл густой аромат — коктейль из запахов цветов и их тел, а тишину нарушало сдвоенное тяжёлое и неровное дыхание.
— Погоди немного… — с трудом прошептал Хань, пристально глядя Чонину в лицо. Кончиками пальцев тронул влажные пряди на висках, скулы, коснулся горбинки на носу, повторил очертания губ.
“Только не влюбляйся, Хань. Не смей. Не будь таким идиотом, потому что это самая глупая вещь на свете — влюбиться в альфу с разбитой истинной парой, в альфу, помешанного на болидах и гонках, в альфу из Империи Антарес. Потому что Империя Антарес — это как другой мир. Не будь таким придурком, Хань. Не смей влюбляться в него. Красивых людей вокруг полно, а жизнь у тебя всего одна. Я не могу. Просто не могу. И не должен. Как бы это ни было хорошо и прекрасно, он не для меня…”
Чонин поймал его пальцы, без конца касавшиеся полных губ, мягко поцеловал один палец, другой… И это было нечестно. Потому что просто нечестно. Руки Ханю ещё никто и никогда не целовал, а руки гонщика всегда чересчур чувствительные.
— Что?.. Что-то не так? — шепнул ему на ухо Чонин и прижался губами уже к коже под ухом, согревая и обволакивая томной лаской.
— Нет. Просто возьми меня, — слабым голосом попросил Хань и обхватил руками Чонина за шею, притягивая к себе и умоляя о продолжении. Он честно не собирался влюбляться, хотел лишь остановиться на классном сексе. И только.
Наверное.
Уснуть после всего он так и не смог. Сначала просто лежал на боку, оперевшись на локоть, и рассматривал лицо спящего Чонина. Во сне тот казался непривычно спокойным и открытым. Резкие черты обретали намёк на плавность, а в уголках губ будто таился намёк на улыбку. И ещё Чонин во сне выглядел самым обычным и простым, совсем не таким, как на трассе и в другое время. Хань даже решился погладить его по голове, отводя со лба чёлку и кончиком пальца повторяя рисунок бровей.
Чуть позднее Хань завернулся в тонкое одеяло и принялся бродить по комнате, пока не нашёл среди завалов книг и чертежей на столе голоснимок в простой светлой рамке из дерева. На снимке ярко улыбался Чонин и обнимал другого парня, прижимавшегося спиной к его груди.
У Шунь. Скорее всего.
Хань невольно протянул руку и взял снимок, поднёс ближе к глазам, придирчиво разглядывая омегу Чонина. Тот был не просто красивым, а ошеломляюще прекрасным. Хань никогда не интересовался семьёй Ифаня и не видел его брата, а зря. Ифань, конечно же, считался красивым альфой, но его брат поражал воображение. Изысканные и правильные черты, выразительные голубые глаза, очень светлая кожа и седые волосы. Седые полностью. Красивого серебристого оттенка. И У Шунь потрясающе смотрелся рядом с Чонином. Хань никогда не видел настолько контрастной и красивой пары.
От осознания этого и от вида голоснимка в груди больно защемило. Если у Ханя и были призрачные мечты, то теперь они почили окончательно и бесповоротно. При всей своей привлекательности Хань не мог похвастать теми же очарованием и безупречностью, что отличали У Шуня. Даже не верилось, что Чонин захотел оказаться с Ханем в одной постели, если раньше делил её с таким совершенным омегой. А ведь Хань даже не омега, а всего лишь бета, который ничего не мог предложить Чонину.
Вообще ничего. Совсем. Полный ноль.
Хань с трудом сглотнул и осторожно поставил голоснимок на место, обернулся и с горьким сожалением полюбовался на спящего Чонина.
Когда разбиваются мечты, это всегда больно. Хуже того, это похоже на катастрофу. Катастрофу всего для одного конкретного человека. Но катастрофа от этого не становилась менее значимой, пусть даже Хань твердил себе как заклинание неустанно: “Не смей влюбляться в него. Не смей! Не будь идиотом, Хань — он не для тебя”.
Хань понуро оделся и бесшумно выбрался в коридор, отыскал дорогу обратно и заперся в своей комнате. Долго лежал на кровати, глядя в потолок, а потом принял окончательное решение — больше никогда. Хватит.
Лучше, чем было, для него уже невозможно. Без вариантов.
Просто потому, что невозможно.
Просто потому, что он Хань и бета, а не У Шунь и не омега.
========== Глава 13 ==========
Комментарий к Глава 13
С добрым утром, котики. Бета принесла новую главу под утреннюю чашечку кофе ;)
— Направо полетишь — жизнь потеряешь, налево полетишь — корабль потеряешь, а прямо полетишь…
— А прямым курсом герой не летает. Настоящий герой всегда к Солнечной системе через Туманность Андромеды. Из любой точки на карте Вселенной.
Из неопубликованного, фольклор ралли-космогонщиков
Глава 13
Чанёль жил одними тренировками на трассе после отбытия команды Трансформер в Антарес. Другие команды не могли рассчитывать на привилегии в Империи, потому ждали официального открытия Саргас. Это Бэкхён полетел в Империю по блату — из-за Чонина, который там то ли принц какой-то, то ли герцог, то ли что-то похуже.
Чанёль добирался до тренировочной трассы, лез в болид и гонял до изнеможения, не реагируя на шуточки окружающих. Даже шутка про ночную рубашку Бэкхёна потеряла привычную остроту — без Бэкхёна. После тренировки Чанёль приползал домой, шёл в душ и падал на кровать, чтобы уснуть, потом проснуться и снова — на тренировку. И так день за днём, уныло и бесцветно.
Он не ревновал. Больше — нет. Потому что хорошо знал и Бэкхёна, и Чонина. И он не сомневался, что эти двое даже до поцелуев не докатятся, только легче от этого не становилось. Если Бэкхён решил уйти, то именно решил уйти. Бэкхён много чего говорил и делал, но, приняв решение, уже не менял его. Чанёль даже стал лучше его понимать за время разлуки. Понимал, что Бэкхён в чём-то прав, что думать о ребёнке в тридцать — поздновато и опасно, но ещё хуже — вовсе не думать.
Чанёль отдавал себе отчёт в том, что при нынешнем образе их жизни ни о какой полноценной семье и речи быть не может: постоянные разъезды, стресс, лишние волнения для Бэкхёна, ведь Бэкхён всегда волновался во время гонок и боялся, что с Чанёлем что-то может случиться. Несчастные случаи — это закономерность, довольно вспомнить того же Чонина. А ведь помимо конструкторских ошибок существовали опасные ворота трассы и просто сложные секции, где мало полагаться только на собственное мастерство, надо ещё и чужое мастерство учитывать. И дурость чужую — в том числе. Даже от банального столкновения болидов никто не застрахован — на открывающей гонке этого сезона в Чанёля едва не врезался Тао, а сам он — едва не впилился в болид Чонина. Уже невесело. Ну а если Бэкхён будет в положении, то подобные волнения плохо скажутся не только на ребёнке, но и на самом Бэкхёне, потому что залететь в тридцать… Такого омегу в положении надо на руках носить, как древнюю вазу из драгоценного китайского фарфора. Чтоб даже пылинка на него не опустилась, а то мало ли…