Отдушинами в это время для него были лишь встречи с Императором, когда возраст Чонина позволял ему забывать о церемониях и формальностях, а Джунсу светло и искренне хохотал над его историями и позволял почувствовать их дружбу.
Потом всё изменилось, потому что в пятнадцать мальчик считается уже мужчиной и должен нести ответственность за свои поступки и поведение. И Джунсу стал Императором для Чонина в полной мере. Это не мешало Джунсу забывать порой о церемониях, но хрупкая преграда между ними оставалась и постепенно становилась толще и осязаемее.
А потом, в академии уже, Чонин встретил Ифаня. Глупо вышло. Чонин опять случайно подслушал однокурсников и их брюзжание в свой адрес. Брюзжали они в библиотеке, к ним присоединились другие студенты со старших курсов, но один из них молчал и продолжал читать книгу.
— Ифань, а ты почему молчишь?
— Потому что считаю ниже своего достоинства обсуждать того, кто отсутствует и поэтому ничего не может сказать в свою защиту. Но это не значит, что я мешаю вам чувствовать себя дряхлыми стариками, ныть о печальной судьбе и перемывать косточки тому, кого вы считаете лучшим. Завидуйте дальше в собственное удовольствие.
— А кто сказал, что мы…
— Вы завидуете. Он всегда играет честно и обходит даже тех, кто жульничает. И вы не понимаете, как ему это удаётся. Не в силах это повторить. Ваша зависть настолько откровенна и очевидна, что её заметит даже слепой.
Ифань закрыл книгу, поднялся из-за стола и вышел из библиотеки. Поскольку Чонин подслушивал и ничего толком не видел, а Ифань двигался бесшумно, то улизнуть Чонин не успел. Ифань долго смотрел на него, потом прошёл мимо, не сказав ни слова. Ну и дальше как-то само собой так вышло, что они подружились. Предварительно подрались, а потом — подружились.
На взгляд Чонина, Ифань обладал рядом неоспоримых достоинств: говорил правду в глаза, не разводил церемоний, отличался поразительной откровенностью в присутствии людей, которыми дорожил, и старался быть объективным. В присутствии прочих Ифань напоминал сейф. Все секреты, которые Ифаню поверяли, обречены были на смерть вместе с Ифанем. Из него вышел бы отличный священник — тайна исповеди была бы гарантирована на все сто, а то и двести.
В своё время именно Ифань помог Чонину остаться в небе. Его дружба и поддержка были попросту драгоценны. И Чонин всегда мог рассчитывать на его плечо. И это именно Ифань научил его ценить собственный внутренний мир и придавать ему куда большее значение, чем миру внешнему. До Ифаня Чонину важно было не только собственное мнение, но и мнения людей вокруг. А Ифань показал ему, что далеко не всякое мнение чего-то стоит. Честно говоря, Ифань вообще плевать хотел на мнения других с высокой колокольни. Для него всегда имели значение лишь его собственное мнение и мнения тех, кто был допущен в его внутренний мир. Чтобы пересчитать таких людей, хватило бы пальцев одной руки.
Чонин так и не смог достичь того уровня, что отличал Ифаня, потому болезненно воспринимал первые два года на трассе, когда от него требовали только побед. Потом стало легче, хотя он так и не избавился от страха до конца. Научился жить с ним и использовать его к собственной выгоде, но мнения людей вокруг порой продолжали его задевать. И он до сих пор не понимал, как Ифаню удавалось вовсе не обращать внимания на слова людей вокруг и не считаться с ними совсем.
— Это ничего, если у тебя так не выходит. Ты просто слишком долго был один. Просто сначала думай собственной головой, а уж потом решай, имеет ли это значение на самом деле. И не думай, что я неуязвим только потому, что мне плевать на всех вокруг. Если бы это было так, я обзаводился бы друзьями направо и налево, но я так не делаю. Знаешь, почему?
Чонин знал. Потому что Ифань боялся больше всего предательства со стороны своих немногочисленных друзей. И если бы Чонин хоть когда-нибудь предал их с Ифанем дружбу, Ифань, быть может, и оправился бы от такого удара, но никогда бы этого не забыл.
Они оба слишком долго оставались в одиночестве, только одиночество у них было разным. Вокруг Ифаня толпами вились те, кто мечтал добиться его расположения и протекции, и Ифань сознательно обрёк себя на одиночество, потому что устал от вечного внимания и никому не верил. Чонина же наоборот демонстративно игнорировали, не любили и ненавидели, возможно, потому что его титул был в большей степени формальностью, подчёркивающей родство с Императором, но не дающей реальной власти. Одного пытались обласкать, чтобы использовать как инструмент, другому просто завидовали и выражали неприязнь, не принимали.
— Удельный принц… Хороший выбор, — одобрил его дружбу с Ифанем Джунсу при очередной встрече.
— Я не думал о его титуле, ваше величество.
— Это уже неважно. Титул существует, и ты ничего не можешь с этим поделать. Но выбор хороший.
С Ифанем всё было прекрасно, если не считать его брата. Шунь сильно походил на Ифаня, только родился омегой. А ещё его глаза напоминали Чонину небо. Красиво до дрожи. Правда, в то время, когда Чонин впервые увидел Шуня, его самооценка болталась на уровне плинтуса, так что он не тешил себя иллюзиями и понимал, что просто недостоин, и ждал такого же отношения от Шуня, как от прочих. Это не мешало Шуню считать иначе и при случае проводить много времени в компании Ифаня и Чонина. Пока однажды Чонин не сдался и не наделал глупостей. Потом ему оставалось лишь прийти с повинной к Ифаню и попросить руки Шуня так, как полагалось.
Горячий и несдержанный, он искренне надеялся, что истинная пара будет гарантией светлого будущего, радовался как ребёнок обретённой любви, ведь всё-таки нашёлся человек, которому было до него дело, но жестоко ошибся. В глазах Шуня не существовало его неба. Они просто были того же цвета — и только. Шунь ненавидел небо, потому что…
— Я не хочу делиться с ним тобой. Ты мне нужен на земле и рядом, а не чёрт знает где и с болидом. Как ты вообще собираешься растить сына, если всё время где-то там, но не тут?
— Я люблю Кая, — просто ответил тогда Чонин.
— Понимаю. И я по-прежнему люблю тебя, но одной любви недостаточно, — решил за них обоих Шунь и ушёл, проиграв войну чониновскому небу.
— Это не так важно, как тебе сейчас кажется, — пытался утешить его Ифань. — Ты всё равно останешься моим другом и братом навсегда.
И в жизни Чонина вновь были лишь небо, Ифань и лошади. Всё прочее приходило и уходило, а вот эти три ценности оставались и хранили верность. И к лучшему. Если бы Чонин потерял хоть одно из трёх, наверное, уже не смог бы…
Хотя он потерял небо после злосчастного взрыва двигателя. Вслед за небом потерял по собственной воле и Ифаня, и лошадей. Он не хотел их видеть, чтобы не стало ещё больнее. Ифань порывался приехать к нему, и даже приезжал-таки несколько раз, но Чонин отказывался от встреч. У него просто не хватало сил. Не хватало настолько, что он почти перестал верить, что когда-нибудь выйдет за пределы белых стен клиники. Одно наложилось на другое. Потерь оказалось чересчур много для него одного. Когда у человека толком и нет ничего, любая потеря ощутимее и больнее, чем можно предположить.
Ушло два года, чтобы поверить — это не небо его предало. Целых два года потребовалось, чтобы вернуть и небо, и Ифаня, и лошадей, и самого себя, а на Шуня он уже не рассчитывал. Остались друзьями — уже хлеб. Хотя Чонин до сих пор не чувствовал себя прежним.
Ещё и Хань, который вломился в его жизнь слишком резко и непредсказуемо. Его глаза не походили на небо, но на небо походил он сам. Такой же бескрайний в своих чувствах и жажде близости, такой же искренний и переменчивый, и тоже мечтающий о гонках и скорости. И напоминавший Чонину его самого в восемнадцать.
В тот миг, когда Чонин осознал, что Хань может понять его, позволил себе сойти с ума, пожертвовать кусочком внутреннего мира и повторить прошлую ошибку — небо в очередной раз победило страх. Тело Ханя так откровенно реагировало на Чонина, что он не смог остановиться. Несмотря на то, что Хань с их разницей в возрасте в пять лет казался ему сущим ребёнком. Не во всём, конечно, но во многом. Светлый и порой наивный ребёнок, но такой желанный и похожий на небо, что от этого было больно по-настоящему.