— Это не лучший способ показать Чонину свои чувства и попытаться узнать его чувства, — резко перебил Ифань.
Хань молчал, закусив губу и глядя себе под ноги. Судя по этому молчанию, Ифань всё верно понял: Хань рвался к победе вовсе не из-за всего того бреда, что он нёс недавно, а для того, чтобы заслужить любовь Чонина и его уважение. Как будто…
— Ты всё время забываешь, что Чонин не здесь родился и вырос. Он не похож на тех людей, к которым ты привык. Для него не имеет значения всё то, что ты пытаешься сделать на глазах у всех. Чёрт возьми, Хань, его положение и титул доставили ему немало хлопот. Неужели ты думаешь, что его популярность в Формуле делает его счастливым, как и чемпионский титул? Он популярен лишь в Формуле, но в Империи эта популярность ничего не стоит. У всего есть обратная сторона. И не нужно делать таких глупых ошибок. Император в Антарес и его семья — это символ. И только Император обладает реальной властью, но не его родственники. Родственники Императора всего лишь заменяют его при необходимости во время всяких торжественных случаев. Чонину приходилось делать это чаще всех и мозолить всем глаза. И это вовсе не принесло ему любви и признания. Это принесло ему лишь одиночество, нелюбовь и зависть. Многие считают, что он использует родство с Императором к собственной выгоде, а сам ничего не стоит. Несправедливо, но факт. Ты, правда, думаешь, что после всего этого для него что-то будут значить громкие звания и доказательства напоказ? И думаешь, что его заденет тот факт, что ты бета? Хорошего же ты о нём мнения… А ведь он никогда не подумает о тебе плохо, потому что ты тоже гоняешь по трассе. Это то, что для него на самом деле имеет значение.
— Вот именно, я всего лишь тот, кто тоже гоняет по трассе, как ты или Чанёль, или сотня других, и…
— Ой, дурак… — Ифань с обречённым видом откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. — Бороться с предрассудками всегда сложно, но ты всё-таки подумай головой. Чонин не может без гонок. Это его мир, если угодно. И ты попадаешь в этот мир, а похвастать этим может не каждый. Соображаешь что-нибудь? Например, что ты особенный с точки зрения Чонина. Цени это, придурок. И не придумывай себе проблемы на ровном месте. У Чонина и без этого проблем хватает. И ещё. Чонин, конечно, любит вертеть хвостом и флиртовать по поводу и без, но он не спит с кем попало и не бегает по чужим постелям. Это не в его характере. Если он вертит хвостом, а потом тащит в постель, то это серьёзно.
Ифань выбрался из кресла, подошёл к Ханю вплотную и окинул пристальным взглядом.
— Мне ни черта не нравится то, что происходит между вами. Хочу, чтобы ты это знал. Больше всего мне хочется ухватить тебя за шкирку и выкинуть из жизни Чонина. Если бы мог, я бы и с Шунем поступил так же, но существование Кая связывает мне руки. В его случае. В твоём случае руки мне связывает сам Чонин. Если ты не способен понять Чонина, лучше держись от него подальше. Его мир куда более хрупкий, чем кажется. А ты… как слон в посудной лавке. И если ты не можешь просто честно гонять по трассе, то тоже уходи и не мозоль ему глаза. Потому что ничего хорошего из этого не выйдет. Чонина нужно просто любить таким, какой он есть. Не можешь — уйди. Можешь — просто люби. И не пытайся что-то доказать победой. Просто помни, что ты непременно победишь, когда придёт время. И он будет первым, кто порадуется твоей победе.
Ифань перестал нависать над съёжившимся от его тона и вида Ханем, отступил к двери и ушёл, явно не испытывая ни малейшего восторга от их беседы. Хань кое-как добрался до кресла и рухнул в него, пытаясь уяснить всё, что Ифань наговорил ему. И Ифань точно волновался и беспокоился, потому что его слова не казались привычно стройными и логичными. В иных случаях Ифань всегда был последователен, а тут… В самом деле беспокоился о Чонине.
Хань с тоской покосился на монитор, передумал смотреть запись дальше и понуро побрёл к двери. Ноги сами принесли его к боксам Три Сотни. Он побродил там немного, потом сунул нос в один бокс, другой, пока не отыскал куда-то собиравшегося Чонина. На стуле у стола стояла сумка, из которой выглядывало полотенце. Сам Чонин как раз набросил на плечи лёгкую кожаную куртку, застегнул сумку, запихав хвост полотенца внутрь, и повернулся к двери.
— Привет. Куда бежишь? По делам или просто так? — торопливо спросил Хань, продолжая торчать в коридоре и демонстрируя Чонину лишь просунутую в зазор меж косяком и дверью голову.
— Поплавать. В море. Хочешь присоединиться?
Хань раскрыл рот от удивления, но машинально кивнул. Его тут же сгребли и поволокли к лифту, который поднимался на уровень со стоянкой челноков.
— Но мне надо собрать…
— Не надо, на месте купим. Там уже вечер. Пока соберёшься, ночь наступит, а ночи холодные, не особо поплаваешь.
Чонин проворно втащил его в кабину лифта и нажал нужную кнопку. Кабина дрогнула и поползла вверх. Хань, как зачарованный, смотрел на Чонина, а тот уставился на его губы.
— А куда мы, собственно, отправимся? — ломким и ненадёжным голосом поинтересовался Хань, припомнив, что в системе пятнадцать планет, из которых шесть явно не годились, зато остальные девять славились морями и пляжами.
— На Виверн, — пробормотал Чонин, продолжая смотреть всё туда же и заставляя Ханя плавиться в ожидании поцелуя, казавшегося неизбежным.
Хань вновь отстранённо припомнил, что на Виверн в морях обитали крупные хищники, из-за чего тамошние моря и отдых на них относились к сфере экстрима.
— Виверн? Но там же… там… — Хань заткнулся, уставившись Чонину в лицо. Розовым кончиком языка по полным губам — стремительно и почти неуловимо, но достаточно, чтобы умереть и воскреснуть. Хань при всём желании теперь не мог смотреть куда-то ещё, только на губы Чонина. Чёткий контур, соблазнительные сочность и упругость, тонкая и нежная кожа, сухая, с крошечными трещинками. Чонину полагалось облизнуть губы ещё раз или позволить Ханю провести по ним языком, чтобы увлажнить их и заставить блестеть.
Они едва заметно придвигались друг к другу. И когда лифт остановился, а створки разошлись, их губы разделял жалкий сантиметр.
Чонин вздрогнул, отстранился, ухватил Ханя за руку и потащил за собой к челноку. Ещё и добросовестно пристегнул ремнями к креслу, изверг…
Хань изнемогал всю дорогу и продолжал смотреть только на Чонина. И если бы Чонин изменил курс и доставил их, например, в ад, Ханю было бы наплевать. Он вообще ни о чём не думал: ни о курсе, ни о пляже, ни о гонках… Оставался бездумным и умирающим от желания.
— Прошу соблюдать меры безопасности и не заплывать за ограждения, — нудно вещал сотрудник пляжа, когда Чонин заполнял бланки, чтобы взять напрокат катер. — Во время поездки на катере не следует сидеть на борту и совать в воду конечности.
— Да-да, мы в курсе, — фыркнул Чонин и поставил размашистую подпись.
— Если желаете внести посильный вклад в безопасность планеты и поохотиться на тамов, снурхов или патиченей…
— Нет, спасибо, мы очень мирные и поддерживаем философию «зелёных», — отказался Чонин.
— А что это за… — начал Хань по пути к катеру, припомнив, что как раз из-за виверновской флоры и фауны он никогда раньше на Виверн не совался. Только на Пинель, где росли цветы-хищники. Тоже не особо приятно, но терпимо.
— Да так. — Чонин отклонился от курса, чтобы купить Ханю всё необходимое, потом уже на катере они рванули к островам.
Хань торчал у бортика и млел в лучах клонившегося к западу солнца, пока не увидел парившую над водой на высоте в два метра крупную птицу. Та, видимо, высматривала рыбёшку сверху, чтобы поужинать. А через миг Хань шарахнулся подальше от бортика и шлёпнулся задницей на палубу, потому что из воды стремительно вырвалось нечто огромное, чёрное, склизкое и страшное. И крупная птица исчезла в огромной пасти, густо утыканной кривыми зубами. Хань вот только эту самую зубастую пасть и запомнил, совершенно не уловив внешний облик громадной твари. Пасть напоминала неплохую такую пещеру, куда отлично поместился бы даже их катер.