Хань медленно перевернул страницу и кончиком пальца провёл по голоснимку. В красной форме Трансформер, смуглый, с длинной чёлкой… Чонин смотрелся чудесно. И эта слабая улыбка на полных губах…
Хань вздохнул и закрыл журнал, чтобы не травить душу и не читать едкую статью с порой неловкими выпадами в адрес Империи. Вообще он не собирался больше заказывать этот журнал, потому что уже не имел никакого отношения к Формуле-О. Это был последний раз. Просто чтобы узнать итог сезона — не более того. Ради Чонина.
Ханю хотелось вернуться обратно в небо, но он запрещал себе. Потому что тогда всё же поступил правильно. Ему следовало раньше уйти, а не терпеть, тогда, быть может, он узнал бы сразу об авантюре отца. И если поначалу он винил Чунмёна, то теперь понимал, что у Чунмёна и выбора-то особого не было. Что ещё оставалось Чунмёну делать, если от побед Ханя зависело будущее Трансформер? Быть может, Хань поступил бы так же на его месте, кто знает? Но в этом конкретном случае Хань играл роль разменной монеты и инструмента, не больше. И его удача лишь в том, что он вовремя ушёл. Или не так уж и вовремя, но точно не зря.
Из дома он тоже ушёл сразу после того скандала, что устроил отец. Узнал правду и ушёл. Всё-таки Хань побеждал в Формуле и получал вознаграждение. И эти средства принадлежали только ему, так что с хлеба на воду он не перебивался. Пока мог себе позволить жить спокойно и заниматься тем, чем заниматься хотелось. Вот к исходу года стоило задуматься, что же делать дальше. Но это — к исходу года.
Хань пробовал вновь подняться в небо, но…
Без Чонина небо было одиноким.
И Хань острее чувствовал боль именно в небе. Всё ждал, что услышит голос Чонина, направляющий его и подбадривающий. А голос так ни разу и не прозвучал. Слишком больно, чтобы это можно было выдержать. И потому полёты в космосе и атмосфере отпадали.
А потом Хань увидел на рынке в Новом Монако «ниссан». Антикварная игрушка стоила не так уж много, как и запчасти к ней. И Хань купил «ниссан», снял домик в горах неподалёку от Нового Монако, а на следующий день попробовал спуститься по горной дороге к подножию. «Ниссан» неслабо помял, конечно, зато какую порцию адреналина получил. Подлатав машину, попытался ещё раз, и ещё, и снова, и опять, пока не стал заниматься исключительно этим.
Случайно познакомился в дорожном баре с компанией дрифтеров, время от времени соревновался с ними и набирался опыта. Дрифтинг стал его отдыхом души в непрерывной войне сердца и разума.
— У тебя база отличная, и приёмчики есть хорошие. Тебя кто-то уже обучал дрифтингу?
Чонин, но говорить о Чонине Хань не мог. Чонина не хватало в небе, но было чересчур много по ночам. Он преследовал Ханя в каждом сне — хоть вовсе не спи. Хань подрывался за час до рассвета, валялся на мокрых от пота простынях и пытался прийти в себя. А однажды проснулся от того, что засунул в себя пальцы, представляя, что…
Это уже попахивало патологией.
Хань не рискнул обратиться к аналитику, зато перелопатил сеть в поисках информации. Обычно подобная тоска по альфе была характерна для омег, причём исключительно в истинных парах. Но Хань не был омегой и рассчитывать на истинную пару, разумеется, не мог никогда в жизни. Вариант отпадал.
Второй вариант предполагал подобные отклонения в поведении при беременности. Это немедленно заставило Ханя метнуться в клинику и провести стандартное обследование. Но тут тоже всё оказалось глухо. Врач даже посмотрел на него круглыми глазами, когда Хань задал уточняющий вопрос по поводу беременности.
— Вы же бета. К такому надо тщательно готовиться. Забеременеть на раз-два у вас при всём желании не выйдет. И даже если вы будете готовиться, шансы ничтожны. Нет, вы точно не беременны. С другой стороны, ваши омега-показатели весьма выразительны. Если сравнить с вашими прошлыми результатами, то, конечно, можно отметить…
Это Ханя уже не особенно интересовало. Он больше не гонял по трассе, так что омега-показатели ничего не значили. Зато он любил Чонина, поэтому неудивительно, что омега-показатели вышли за пределы нормы при постоянном желании отдаваться и реакции тела на альфу. При этом Ханю совершенно не хотелось найти себе какого-нибудь омегу, чтобы весело провести время.
В компании дрифтеров крутился парнишка, напоминавший Ханю самого себя, только лет на пять младше. Тоже бета. И вот этот парнишка пытался с Ханем позаигрывать — на почве нарциссизма, наверное, но Хань всё равно не испытывал никакого желания попасть с ним в одну постель. В своей постели ему хотелось видеть Чонина.
Невозможно. Но хотелось всё равно.
Он проснулся в очередной раз после сна с Чонином в главной роли. И снилась ему та самая гонка на катере с патиченем. От реалистичности сна стало ещё хуже, чем было.
Прикрыв глаза, Хань провёл ладонью по лицу, шее, коснулся груди и ногтями задел собственные ноющие от возбуждения соски. Сомкнув веки плотнее, попытался представить, что это не его рука, а губы Чонина. Гладил себя по груди и игрался с сосками, потом водил ладонью по бёдрам. Раздвинув ноги, трогал себя всё смелее и откровеннее. И мысль о том, чтобы трахнуть себя собственными пальцами уже не казалась такой дикой и постыдной. Это точно лучше, чем медленно сходить с ума от мучительных снов и вечно тлеющего желания хотя бы обнять Чонина и вдохнуть его запах. И лучше в тысячу раз, чем лечь под первого встречного альфу, потому что это никогда не будет так, как было с Чонином. А пальцы… его собственные пальцы — это не измена и не… грех? Но если иначе никак?
Он пытался растратить силы и удовлетворить себя почти до полудня, но ничего так и не вышло. Добился лишь того, что растянул вход и слегка помассировал себя внутри, подарив телу слабый отголосок приятности и расслабленности. На близость с Чонином это и отдалённо не смахивало.
Хань спустился с горы к подножию дважды. На третий раз прошёл так, что сам остался доволен, но в самом конце слишком сильно ударил по тормозам, обнаружив на финишном пятачке зелёный «ниссан». На капоте «ниссана» сидел Чонин со скрещенными длинными ногами, обтянутыми неизменными кожаными брюками.
Сначала Хань решил, что он всё-таки окончательно рехнулся на почве своей одержимости Чонином, вот и мерещится всякое. Но когда вышел из машины и сделал шаг вперёд, а Чонин никуда не исчез вместе со своей грёбаной зелёной тачкой, засомневался.
Чонин прямо смотрел на него с минуту, потом повернул голову вправо, спрятав глаза за густой чёлкой. И Хань тут же вспомнил не менее легендарную, чем сам Чонин, «гордыню Кая». Должно быть, Чонину непросто было отыскать Ханя и прийти к нему, чтобы… поговорить?
Хань сделал ещё пару шагов к зелёному «ниссану», сунул руки в карманы брюк и тихо начал беседу первым:
— Если ты хочешь, чтобы я вернулся в Формулу, то не мучай себя понапрасну. Я не стану пафосно заявлять, что никогда не вернусь. Но и пообещать, что точно вернусь, не могу. Прямо сейчас я сыт Формулой по горло, уж прости.
Чонин опёрся ладонями о капот, соскользнул с него одним гибким движением, выпрямился и подошёл к Ханю вплотную. Молча смотрел сверху вниз, позволяя Ханю дышать собой. А у Ханя весь мир медленно вращался перед глазами, постепенно ускоряясь на каждом вдохе. Смуглая кожа, резкие черты, любимая ямочка на дерзком подбородке, затягивающая глубина тёмных глаз и знойный запах… Как во сне, только ещё реальнее.
— Я здесь не за этим, — наконец соизволил разлепить губы Чонин. Те самые губы изумительного рисунка, чётко очерченные, полные и упругие до приятной твёрдости… Те самые губы, что снились Ханю каждую ночь.