Навстречу шагали прохожие, по гранитным торцам мостовой то и дело проезжали экипажи и пролетки, изредка, позванивая, проносился маленький львовский трамвайчик. Вдруг Журженко услышал, что его кто-то окликает.
— Иване Тихоновичу! Иване Тихоновичу!—донеслось из боковой улочки.
Журженко оглянулся и увидел наполовину вылезшего из люка канализации знакомого бригадира Водоканалтреста Голуба. Тот приветственно махал ему засаленной кепкой. За те полтора года, что Журженко, присланный сюда, во Львов, сразу же после его освобождения проработал в тресте, он успел подружиться с этим милым стариком, бывалым подпольщиком. Голуб воевал здесь за советскую власть еще в двадцатые годы. Он много томился в камерах разных тюрем, пока, наконец, не встретил в предместье Лычаков первых красноармейцев.
Увидев Голуба, вылезающего в своей обычной брезентовой куртке из подземного царства, где он чувствовал себя как дома, Журженко обрадовался. Он подошел к люку, огороженному треногой с красным кругом, и пожал Голубу руку.
— Рад, очень рад вас видеть!
— Как же это так: вы в городе, а до меня на Персенкувку не заглянули? —сказал Голуб укоризненно.— Или, быть может, загордились тем, что капитанские «шпалы» навесили, и не хотите до старого капрала на чарку горилки завитать?
— Да я же сегодня только приехал, Голубе! И попал в такой переплет, что и не знаю, как теперь быть! Давайте сядем тут на приступочке, я вам расскажу все, а вы, как человек мудрый и местный к тому же, подскажете, что мне делать.
Усаживаясь вместе с Голубом на теплую плиту лестницы, ведущей в подъезд старого барского дома, Журженко не обратил внимания на то, что по другой стороне медленно прошел, поглядывая на них, Зенон Верхола. Он ни на минуту не выпускал капитана из поля зрения во время его блужданий по городу и не без удовольствия отметил встречу Журженко с каким-то стариком.
— Да, инженере, вы поторопились,— сказал задумчиво Голуб, посасывая прокуренную трубку.— С такими типами «из-под темной звезды» надо действовать осторожно, потихоньку, чтобы первому перехитрить их. Ведь все молодчики из ОУН обучались у иезуитов, церковь их годами готовила и натравливала против нас, а вы пошли в открытую, как наивный детяк. Нельзя так!
— А поправить дело можно? — тихо спросил Журженко.
Голуб помолчал, а потом сказал, как бы рассуждая вслух:
— Ну что же, ректор ректором, а я бы на вашем месте сходил вот в этот дом,— и Голуб показал на современное полукруглое серое здание напротив. На дверях краснела вывеска: «Управління Народного Комісаріату державно! безпеки УРСР по Львiвсьюй облает.
— Мудрые люди сидят там,—продолжал Голуб.— Понимают людские души. И наши хлопцы там работают, местные. Коммунисты. Проверенные в тюрьмах. Им доверие оказали большое, взяв туда. Понимает, должно быть, начальство этого дома, что никто так, как они, не знает города и того, что происходит не здесь, на глазах, а в тишине ночной, в подполье оуновском, с которым мы уже с двадцатых годов ведем жестокую борьбу.
— Спасибо, Голубе, пойду я в этот дом!—твердо сказал Журженко.
Несколькими часами позже в алтаре деревянной церквушки в Тулиголовах старенький дьячок Богдан с шумом открыл жестяную кружку для сбора приношений. Он высыпал на металлическое блюдо разнокалиберную мелочь. Послюнив пальцы, дьячок ловко сортировал и пересчитывал деньги. Тем временем Герета, только что отслуживший в порядке духовной «стажировки» обедню вместо отца Теодозия, прихорашивался, как всегда, около зеркала, освещаемого двумя восковыми свечами. Ему нравилось выходить из церкви подтянутым, хорошо причесанным, красивым, обращая на себя внимание тулиголовскнх молодиц.
— Холера ясная! — воскликнул дьячок.
— Что такое, Богдане? — оглянулся Герета.
— Да какой-то нехристь польский злотый до кружки кинул. А куда мы его сдадим? Разве до польского президента Мосцицкого в Швейцарию отошлем?
— Всего-то денег сколько?
— Минуточку... Шестнадцать рублей сорок копеек,— сказал, жалостливо вздыхая, дьячок.
— Не богато,— согласился Герета.— Эх, Тулиголовы, Тулиголовы! Тут можно ноги протянуть от голода, если священником остаться. А отец Теодозий мечтает еще крышу цинком перестлать!
— Нечего бога гневить, пане Романе,— подобострастно сказал дьячок.— Кому горевать, но только не вам. Такую красуню подхватили! Сыграете свадьбу, и вызовет вас митрополит до Львова. Там и молящихся больше н капитул рядом. А вот каково-то мне, горемыке?
В это время на погосте среди белых, покрашенных известкой крестов появился письмоносец Хома. Он остановил старушку, спускающуюся по деревянной лестничке из церкви:
— Слава Иисусу, титко Марийка! Пан богослов еще там?
— Навеки слава!.. Там, там, в захристии, переобла-чаются,— прошамкала старушка беззубым ртом.
— Ну, слава богу, не надо будет до него в Нижние Перетоки бежать! — с облегчением сказал Хома и, сняв картуз, перекрестился.
Войдя в церковь, Хома просунул голову в захристие и, повышая Герету в сане, спросил:
— Можно до вас, ваше егомосць? (Так в Западной Украине величали униатских священников)
— Заходи, Хома!
— Депеша, ваша милость. Как бы нюхом чуял я, что вы еще здесь. Сберег подошвы на три километра.— И он протянул Герете сложенную вчетверо телеграмму, другую оставляя в зажатом кулаке.
Герета прочел текст, который не доставил ему большой радости:
«Нижние Перетоки Дрогобычской приходство церкви Иоанна Крестителя Роману Герете.
Прошу срочно прибыть день моего рождения Дмитро».
Телеграмма была кодированной и обозначала опасность. Герета, заметив зажатую в кулаке Хомы вторую телеграмму, спросил:
— А та кому?
— До вашей нареченной!
— Давай передам,— заподозрив неладное, потребовал Герета.
— Да оно не полагается,— замялся Хома.— Пани Иванна сами расписаться должны. По советской инструкции мы должны вручать депеши лично, под расписку получателю.
— Глупости! — прикрикнул богослов.— Ты от сват-ков-мужичков такие формальности требуй, а я твой будущий пастырь и обманывать тебя не собираюсь. Давай! — И он почти силой вырвал у озадаченного почтальона смятую телеграмму.
Когда Хома ушел, Герета осторожно вскрыл ее и, читая, почувствовал, что у него начинает кружиться голова.
«Тулиголовы Дрогобычской улица под дубом Иванне Теодозиевне Ставничей.
Отказ приеме университет вызван досадным недоразумением тчк просим явиться Львов получения общежития оформления студенческого удостоверения тчк ректор университета имени Ивана Франко Казакевич».
Герета оглянулся. Богдан из захристия ушел. Лишь слышно было, как шаркает метла в опустевшей церкви. Как всегда после службы, дьячок подметал деревянный пол.
— Вот тебе и свадьба! А все так хорошо складывалось! — зло прошептал Роман. Он задумался, дробно постукивая пальцами по ясеневому комодику. Потом достал из-под реверенды залоснившийся от времени бумажник, перетянутый резинкой, аккуратно спрятал в него телеграмму, адресованную Иванне. Свою же поднес к пылающей свече и поджег. Он напряженно следил, как горит телеграмма, как свертывается, чернея, в его тонких пальцах, превращаясь в быстро седеющий пепел. Опытным, сноровистым движением он растер пепел в порошок на том самом подносе, где подсчитывал выручку дьячок, и кликнул:
— Богдане!
— Недобрые вести, пане богослов? — спросил участливо дьячок.
— К вечерне не буду, Богдане,— сказал Герета, думая о другом.— Предупреди отца Теодозия. И, быть может, завтра к тихой заутрене тоже не поспею. Срочные дела.
Капитан Журженко, шагая утром следующего дня по знакомой улице Дзержинского, не знал, конечно, что накануне в бюро пропусков областного управления Наркомата государственной безопасности УССР вошел никому не известный человек. Стараясь не обращать на себя внимания вахтеров, он опустил в большой дубовый ящик для заявлений конверт.