Голосистые торговки-спиртоносы, бродя меж лотков с горячей, распаренной колбасой в кастрюлях, с фляжками под фартуками, таинственно, вполголоса, предлагали спиртные напитки оккупационных лет:
— Чмага! Чмага! Чмага!
— Бонгу! Бонгу! Бонгу!
— Аирконьяк! Аирконьяк!
А чего только не покупали и чем не торговали в те времена на Краковском рынке — от португальских сардинок, мыла из человеческого жира, пшенных лепешек, французских духов и коньяков до боевых пистолетов и даже автоматов! Оружие охотно сбывали из-под полы сомнительные союзники гитлеровцев — итальянские солдаты и даже офицеры из расположенного во Львове итальянского гарнизона «Ретрови итальяно». Что им было до того, что оружие попадало к участникам подполья! Итальянцам надоела война, в которую втянул их страну Муссолини.
Иванна в черной сутане бродила по узеньким проходам.
Вот она наклонилась, поторговалась, протянула хозяину развала деньги и забрала у него большие ножницы для резки кровельного железа. Поспешно спрятала покупку в тот самый портфель, в котором некогда хранились декларации, и попросила дать ей еще одни ножницы.
Потом подошла к другому торговцу. Тоже взяла ножницы. У третьего — еще одни.
Из соседнего ряда заметил Иванну совершающий обход с патрулем полиции Каблак. «Наверное, игуменья послала ее купить ножницы для монастырского сада!» — подумал он, не сводя глаз с монахини, которая давно уже ему приглянулась. Не будь на пути его старого дружка Гереты, он бы и сам приволокнулся за дочерью Ставничего.
Иванна остановилась около пожилой торговки. Совершенно новые, еще в масляной смазке, завернутые в пергамент, лежали на фанере трое ножниц. С пружинами, крепкие. Надежные!
— Почем пани продает ножницы?
— По пендзесент пьенць (Пятьдесят пять (польск.)) злотых!—Торговка зевнула.
— А разом все? — Иванна вопросительно посмотрела в мутные глаза торговки.
— Пусть будет за сто пятьдесят!
Ставничая порылась в широких карманах сутаны, достала оккупационные злотые, пересчитала их и растерянно оглянулась, не замечая внимательно следящего за ней Каблака. Взгляд ее снова задержался на руке с деньгами. Не хватало!
Внезапно Иванну осенило. Она сняла с пальца сверкнувшее на солнце обручальное кольцо и протянула его торговке.
— Я забираю все ножницы, а пани оставляю в залог кольцо. Пусть пани будет так добра принести завтра кольцо на базар — я обменяю его на деньги.
Опасаясь подвоха, торговка осторожно взяла кольцо, недоверчиво повертела его в руках и спросила:
— А то настоящее золото?
— Посмотрите пробу!
Торговка попробовала кольцо на зуб.
— Если бы пани не была монашкой...
Не дослушав, Иванна быстро положила ножницы в портфель и, сказав: «Ябуду здесь завтра», исчезла в сутолоке базара.
Торговка хитровато подмигнула соседу, как бы говоря: с черта с два я приду завтра на базар! Ищи ветра в поле»,— и еще раз, как очень вкусную конфету, попробовала кольцо на зуб. Нежданно-негаданно перед нею вырос Каблак в сопровождении двух полицаев.
— Пани может подавиться! — сказал он, улыбаясь, и жестом потребовал, чтобы торговка отдала ему кольцо.
— Проше пана, проше пана,— засуетилась та.— То мое личное обручальное кольцо. Як бога кохам!
— Давай, пани, и не рыпайся, а то пойдешь со мной в криминальную полицию. Не знаешь разве, что все золото надо отдавать для победы империи?
Торговка неохотно протянула Каблаку золотое кольцо, проклиная в душе незнакомую монахиню, которая всучила ей эту быстро уплывшую из рук драгоценность.
Каблак, внимательно разглядывая кольцо, захохотал:
— Ого! Значит, пани — крестница самого митрополита! Сколько же лет было пани, когда ее крестили? И как это его эксцеленция не надорвался, опуская такую крошку в святую купель?
Испуганно, ничего не понимая, смотрела на Каблака дородная торговка, а потом сама стала подхихикивать, радуясь, что он не потащит ее в комиссариат криминальной полиции. А два полицая, тоже льстиво посмеиваясь, с завистью наблюдали, как поручик опустил золотое кольцо с дарственной надписью в карман черного мундира.
Иванна Ставничая подошла с группой дам-патронесс к решетчатым воротам, ведущим в сталаг Цитадели. Над воротами распростер черные крылья орел, сжимающий в когтистых лапах круг со свастикой.
Как и в прошлый раз, дамы несли пачки молитвенников, портфели с декларациями.
Часовой преградил путь.
Иванна — игуменья поручила заменить ее в этот день — смело приблизилась к часовому:
— Мы из допомогового комитета. Вот пропуск от Охерналя!
— А здесь что? — часовой ткнул пальцем в большой пакет, что держала монахиня под мышкой.
— Молитвенники! — твердо ответила Иванна.
Полицай прочел пропуск и бросил:
— Не задерживайтесь долго, как в прошлый раз. По-быстрому давайте!
— Пусть дадут сигнал сбора! — попросила Иванна.
Пропустив делегаток за ворота, полицай заколотил
в стальной рельс. И, как прежде, на звуки гонга стали выходить и выползать отовсюду — из всех укрытий Цитадели и из проволочных загородок — военнопленные.
Оторвавшись от дам-патронесс, Иванна пошла вдоль ограды, стараясь найти Журженко и Зубаря. Наконец она заметила старшего лейтенанта, который, едва передвигая ноги, приближался к проволоке.
— Я принесла вам декларацию. Подписывайте! — повелительно сказала Иванна.
— Когда рак свистнет! — отозвался Зубарь и тут услышдл шепот Иванны:
— Так надо. Берите. Привет от Юльки. Понимаете? Ну...
Зубарь лениво взял декларацию.
— Следите, где я оставлю пакет,— шепнула Иванна.
Заслоняя собою пакет с «молитвенниками», она опустила его по сутане на землю и потом протолкнула за проволоку. Как футбольный мяч, коротким пасом Зубарь перегнал пакет за спину. Как будто ничего не произошло, он стоял, навалившись на проволоку, разглядывая текст декларации.
Иванна двинулась дальше. Увидела Журженко, шепнула:
— Пойдите к Зубарю. Ему нужно помочь. Слышите?
Было в ее голосе что-то такое, что заставило Журженко подчиниться, и он поплелся вдоль ограды...
Когда совсем стемнело, во дворе Цитадели, разделенном на проволочные клетки, послышалась мелодия песенки о Марселе. Сидя под стеной бастиона, ее бренчал на банджо Эмиль Леже.
Неоднократно лагерное начальство пыталось отнять у Леже любимый инструмент, но он яростно отстаивал его, зная, что французы, англичане, американцы, канадцы и австралийцы, попадающие в гитлеровский плен, все же имели некоторые поблажки. В отличие от советских военнопленных, предоставленных самим себе, о них заботился Международный Красный Крест. Изредка он направлял пленным продовольственные посылки и одежду.
Леже часто играл на банджо, скрашивая этим хоть немного муки плена.
Сегодня его голос звучал громче, струны звенели сильнее. Синий луч прожектора скользнул, рассекая темноту, и уткнулся в грудь Леже.
Вахман, стоящий на сторожевой вышке, управляя прожектором, крикнул:
— Эй, Франция! До холеры ясной — чего раскричался? Думаешь, оставили тебе тую мандолину, так можешь и по ночам спевать?
— Пусть играет! Не чипай его, будь человеком,— отозвался на этот крик Зубарь.— Хлеба не даете, так хоть песни послушаем. Все равно не спим — кишки марш играют. Жаль тебе, что ли?
Вахман на минуту пересек лучом прожектора лицо Зубаря и снова направил синее пятно света на француза, освещая его, как на подмостках театра. Видно, и вахма-ну было скучно, и он стал гладить лучом прожектора бородатое лицо Леже, а тот, закрыв глаза, не обращая внимания на забаву вахмана, продолжал играть.
Как только темнота поглотила Зубаря, он повалился на бок и под аккомпанемент банджо стал резать ножницами проволоку внешнего обвода.
Спокойно бренчал на банджо Леже. Волнуясь, резал проволоку Зубарь. Напрягаясь и морщась от боли, перекусывал ножницами проволоку капитан Журженко. Весть, полученная с воли, что их ждут там, за Цитаделью, придавала каждому силы.
Острые ножницы действовали безотказно, разгрызая колючую проволоку. Звуки банджо заглушали щелканье ножниц, звон падающей на сухую землю проволоки. Был перерезан последний ряд, открывая по глинистым склонам дорогу вниз, на волю. Один за другим поползли военнопленные через лаз. Прижимаясь к земле, сливаясь