с нею в своей грязной одежде, они старались не попадать под ленивые лучи прожекторов.
— Эмиль, кончай концерт!—тихо позвал француза Зубарь.
Перебросив за плечи банджо, Леже припал к земле.
Военнопленные собирались в овраге, под склонами Цитадели.
— Куда теперь? — шепнул один из пленных.
— Капитан знает! — ответил другой.
— За мной! Только тихо! — скомандовал Журженко.
Капитан Журженко завел всех в полуразрушенное
здание на улице Богуславского и показал Зубарю на круглую крышку канализационного люка в подвале:
— Здесь!
Зубарь отвалил крышку, и навстречу ему сверкнул огонек электрического фонарика.
— Иван Тихонович? — раздался снизу знакомый голос Голуба.
— То я, Голуб! — радостно отозвался Журженко.— Спускаться по очереди! — подал он команду.— Там свои...
— Только швыдче, хлопцы, я посвечу! — поторопил Голуб.
По ржавым и скользким ступеням один за другим военнопленные спустились в канализацию Львова. Здоровые помогали раненым. Их осторожно принимали внизу Садаклий, Голуб и Грицько Щирба в мундире украинского полицая. Посвечивая фонариками, они показывали, куда ставить ноги, чтобы не оступиться в черную воду на дне канала.
Беглецы, попав из отвесного канала в горизонтальный, более просторный, постепенно обвыкались в темноте.
В сырых бетонных сводах канала из его ответвлений струйками стекала вода.
— Все спустились? — спросил Журженко.
При свете бегающих лучей фонариков Зубарь пересчитал всех, узнавая знакомые лица:
— Один, два, три, четыре... двадцать два... Двадцать два, товарищ капитан! —доложил он.— Наша группа вся здесь, ну, а остальные, кто полз за нами, разбежались кто куда...
Капитан с облегчением вздохнул. Он пожал руки Са-даклию и Голубу.
— Спасибо, друзья!
— Нема за що,— сказал Голуб.—Вы, Иван Тихонович, принимайте всех пока под свою опеку, а мы с товарищем Садаклием поглядим, какая погода наверху. Ждите нас здесь...
Вдвоем с Садаклием они полезли вверх по отвесному колодцу и, добравшись до подвала полуразрушенного дома, прислушались.
— Пока не заметили,— шепнул Голуб Садаклию.— Остальные хлопцы уж, наверное, за Стрыйским парком. Нехай подфартит им! А теперь давайте гостинцы...
Они быстро окружили люк кольцом противотанковых мин и засыпали эти «гостинцы» соломой.
Тревожно завыла сирена. Голуб, задержавшись, увидел, как прожекторы быстрыми лучами рассекли вершину горы Вроновских.
Догнав Садаклия уже внизу, он радостно сообщил:
— Пробочка — будь здоров! — И, обращаясь к военнопленным, что выстроились, как на поверке, на узенькой панели под сводами канала, добавил: — Зараз, хлопцы, придется помокнуть, но зато проберемся туда, где нас никакой сатана не достанет.
Измученным пленникам Цитадели пришлось преодолевать водопады, бьющие из поперечных коллекторов, пролезать под каскадами грязной воды и нечистот по ржавым железным лестницам вверх и вниз, лежа протискиваться вслед за Голубом по осклизлым трубам к более широким подземным тоннелям, где шумели, закипая грязной пеной, многочисленные потоки, устремляющиеся к единому руслу подземной Полтвы.
Погружаясь до пояса в зловонную и густую грязь, беглецы из последних сил преодолевали препятствия. Остатки промокшей до нитки одежды прилипали к их истощенным телам, но каждый, стиснув зубы, терпел.
Сделав круг над головой фонариком, Голуб подбодрил беглецов:
— Уже близко. Скоро будем под собором святого Юра.
Когда на горе Вроновских завыли сирены, Каблак и произведенный в сотники его «кумпан» Зенон Верхола коротали ночь дежурства в команде украинской полиции «а Паркштрассе за игрой в реми-бридж. Услышав сигнал тревоги, они вместе с полицейским нарядом бросились в Цитадель. С горы Вроновских через прорыв в заграждении полицаи устремились вслед за Каблаком на Пелчинскую. Одна из овчарок, которую держал на поводке Верхола, взяв след, потянула направо.
— Она что-то чует, Дмитро! — крикнул Верхола.— Пусть все бегут до Стрыйского парка, а мы давай с хлопцами сюда! — и он махнул рукой в сторону улицы Богуславского.
Грохоча сапогами по скользким от ночной росы камням тротуара, полицаи рванулись туда. Но Каблак задержался. Лучик его фонарика уткнулся в лежащие на тротуаре раскрытые ножницы. Каблак нагнулся, поднял их, соединил лезвия и вдруг вспомнил: Краковский базар, Иванна в монашеском одеянии опускает в портфель тяжелые ножницы. Золотое кольцо все еще лежало в боковом кармане мундира Каблака. Какой же он все-таки дурень: решив потихоньку присвоить золотое кольцо, не дал сразу ход делу со странными покупками, которые сделала невеста Гереты!
Остромордая поджарая овчарка все сильнее тянула Верхолу к полуразрушенному дому. Держа в одной руке ножницы, а в другой вороненый «вальтер», Каблак едва поспевал за сотником.
— Хлопцы! Сюда!—радостно закричал Верхола, придерживая собаку и ногой раскрывая двери подвала.
Один за другим разгоряченные полицаи, пригибая головы в черных «мазепинках», ввалились по выщербленным каменным ступенькам в подвал вслед за Верхолой. Внезапно два страшных взрыва потрясли темные своды.
Отсвет минных взрывов заставил отпрянуть чуть запоздавшего Каблака. Он заслонил лицо тяжелыми блестящими ножницами.
Прогремел еще взрыв. По-видимому, какой-то ошалевший полицейский, метнувшись в сторону, наступил еще на один «гостинец» Голуба.
Совершенно не понимая, что же происходит внизу, испуганный Каблак не глядя выпустил туда всю обойму из «вальтера». Потом, видимо что-то сообразив, завопил:
— Там засада, хлопцы! Назад!
Разрывом мины Зенон Верхола был убит наповал. Два полицая и овчарка тяжело ранены. Одного полицая контузило. Пока вызывали по телефону из команды гарнизона армейских саперов, никто больше не решался спуститься в подвал. Полицаи только оцепили полуразрушенный дом, держась от него на почтительном отдалении.
Каблак с тремя уцелевшими полицаями сразу помчался темными улицами Львова к монастырю сестер-василианок. Вынув из пистолета магазин с патронами, он изо всех сил заколотил прикладом «вальтера» по старинной дубовой двери монастыря.
Этот стук и визгливый, захлебывающийся лай собак разбудил даже тех монахинь, которые спали крепко и не слышали сирен, воющих на горе Вроновских.
За решеткой одного из окон, порой освещаемого щупальцами голубых прожекторов, притаилась, напряженно вслушиваясь, Иванна.
Привратница разбудила игуменью. Пока та одевалась, Ставничая открыла окно своей кельи на втором этаже.
Сбежав вниз, игуменья осторожно приникла к медному глазку — юдашу, силясь увидеть, что происходит на улице.
— Кто там? — спросила она испуганно.
— Мать игуменья, то я! Каблак, поручик полиции! — И в подтверждение своих слов осветил свое потное лицо лучом фонарика.— А то мои люди.
— Каблак не Каблак — не пущу! В такую пору — и в женский монастырь? Вы что, показились?
— Нам только одна особа у вас нужна. Всего одна. Мы обыска робыть не будемо,— умолял Каблак.
— Кто вам нужен? — резко спросила игуменья.
Каблак оглянулся на кусты боярышника и, прислонив губы к открытому глазку, прошептал:
— Ставничая!
Шепот долетел из ночной тишины до Иванны, прильнувшей к окну. Она сразу же метнулась в глубь кельи, схватила маленький чемоданчик и по винтовой железной лестнице тихо спустилась в трапезную. Ее обдало запахами горелого подсолнечного масла и кислого хлебного кваса. Через кухню, черным ходом, она проникла в сад и, прошелестев кустами, подбежала к монастырской стене. Несколько раз подпрыгивала она, пытаясь схватиться за черепичный гребень стены, но безуспешно. Рядом росла кривая груша. Иванна влезла на нее и с ветки забралась на стену. Швырнув на улицу чемоданчик, подобрав сутану, она прыгнула вниз.
Подбежав к домику, где жила Цимбалистая, Иванна дробно застучала в окно. Окно открылось, и заспанная Юлька тихо окликнула: