Мы говорили о том, что уже Кант, анализируя механизм происхождения знаний, выделил в материальном их источнике содержательную сторону активности мышления и стал анализировать предметы науки (т. е. ее «онтологию») как определенного рода формы знания. Но при этом у него оставалась совершенно неопределенной и в особых абстракциях не зафиксированной другая, субъективная (формальная) ее сторона: исследовательская деятельность субъектов, формы процесса мысли, идущей от каких-то исходных знаний к связям содержательных преобразований, к связям идеальных предметных действий и от них — к видимой логической структуре научного знания как результату. Формой в целом Кант назвал первую сторону. Активных средств познания как таковых Кант не выделяет. Почему? И что именно мы имеем в виду? Ведь явно, что как раз Кант больше всего подтолкнул теорию познания своей эпохи в сторону субъективизма. Дело в том, что в плане проблемы «формы мышления» предметом исследования у Канта остается то же самое, что было предметом исследования и до него: способ получения структуры знания Кант пытается вывести, полагая ее элементы уже готовыми. Он берет отдельное «синтетическое» суждение, вырванное из контекста процессов исследования, методов науки, развиваемых ею теорий в целом, и спрашивает, как оно получается в связи с обобщенной структурой предметной ее области (категорией). Новым является сам этот вопрос. Но понять таким путем ставшую структуру знания («синтетическое суждение») можно лишь, предположив некие априорные формы рассудка, что Кант и делает. Таким образом, здесь понятие об активной деятельности мышления фактически не возникает, и даже не вычленяется сам материал научного мышления, который подлежал бы выражению в этом понятии. Но намечено одно фундаментальное ее' свойство, признак: она «синтетична» по своему характеру, т. е. получение знания в ней предполагает и строится путем обращения к содержанию — к эмпирическому «опыту» и к категориям, синтезирующим его многообразие, а не путем формально-логической обработки структуры имеющегося знания и умозаключения из нее. Интересующее Канта «синтетическое знание» не может быть получено путем деятельности с логическим строением знания и по известным формальной логике логическим принципам. Оно — продукт синтеза содержания. Но поскольку Кант ограничивает свой анализ логической формой отдельных суждений, выражающих это знание, то представление об этом «синтезе», а фактически— об активных действиях мышления в предмете, сводится к постоянному подчеркиванию того, что объект «полагается» мышлением, субъектом, «я». Кант много говорит о продуктивных «действиях» мысли, но понимает логическое, познавательное действие только в ограниченном и идеалистическом смысле когда-то совершившегося «полагания» объекта (и «полагания» его в формах, уже данных в априорном устройстве рассудка), а не в смысле деятельности исследования объекта, расчленения конкретного его строения в мысленных связях процесса получения новых знаний, не в смысле мысленного владения новой предметностью и движения по ней. Сам способ этой деятельности, протекающей на основе установившейся предметной ее формы и влияющей на логическую структуру научного знания как конечного продукта, никак не выявляется. Между категорией и этой структурой («аналитическим» или «синтетическим» суждением) ничего не стоит. Поэтому, в конечном итоге, видимая готовая структура знания генетически объясняется путем отнесения ее к априорным условиям устройства рассудка, которые сами остаются чем-то непонятным и мистическим. Мы не слишком далеко ушли здесь от декартовских «врожденных идей» или лейбницевских «предрасположений» и от субстанциалистского понимания мышления.
Лишь начиная с Фихте, и особенно у Гегеля, получают определенное выражение и явления, характеризующие строение процесса получения нового знания, явления, характеризующие это знание со стороны субъективной формы, познавательных приемов мышления, действующего с определенным эмпирическим содержанием вещей. Во всяком случае, здесь выявляется и как-то очерчивается тот материал, те стороны научного мышления, на анализе которых может основываться понятие формы мышления в смысле содержательной логики, диалектики. Дело в том, что, в отличие от Канта, Фихте и Гегель взяли в качестве объекта изучения целое научного познания с его категориями, стали рассматривать структуру отдельного научного утверждения лишь в контексте организации системы знания, переходов между его элементами и движения на различных уровнях абстракции. Конечно, Фихте и Гегель занимались прежде всего анализом философских категорий и принципов, а не тех или иных частных научных теорий или даже совокупности таких теорий. Но категории также суть знания, возникшие тем или иным способом. Для Гегеля, например, они есть даже высшего рода знание о предметах тех же частных наук. Поэтому, взяв целое философии (а затем и природы, и духа, и права, и истории), Гегель в этой форме поставил общий вопрос о выведении целого какой-либо науки из некоторого единого основания и о принципах такого построения, которые носили бы в определенной мере устойчивый и стандартный логический характер[33]. Его уже занимает не отдельная форма знания (понятий и суждений), а принципы, регулирующие поведение массы понятий, суждений, умозаключений и позволяющие абстрагироваться от логической структуры (неустойчивой и меняющейся) отдельных высказываний. Это отличает его от Канта, который, например, пытался жестко связать тот или иной вид известного формальной логике суждения с той или иной категорией и видел в успешном решении такой задачи демонстрацию синтетического характера опытного познания. Причем, эти принципы, пронизывающие изнутри целые массивы мысленных образований и не совпадающие с видимой структурой ни одного из них, должны быть принципами получения новых знаний путем обращения к содержанию, а не правилами организации формально-логической упорядоченности — дедукции (или формальной, систематизации, классификации и т. п.). И Гегелю важно, каким именно способом мы обращаемся к содержанию, в каких зависимостях мыслей это обращение осуществляется и есть ли в нем принципы, позволяющие шаг за шагом вывести все целое научного построения. С этой точки зрения ему и открылся доступ к скрытым за готовыми формами знания познавательным приемам расчленения многостороннего предмета, к мысленным связям, образуемых в содержании абстракций, способам перехода от одной к другой в определенной последовательности, выработки одного знания в связи с другим на основе этих абстракций и их соединения. Например, анализ категории «качества» означает у Гегеля не просто сведение (как у Канта) уже данного знания о «качестве» к той или иной организации мысленных способностей, а попытку анализа процесса получения знаний о предмете как о «качестве» и дальнейшего перехода к выработке в этой связи знаний о предмете как о «количестве», «мере», «сущности»… В этом состоит специфический позитивный смысл гегелевской идеи о необходимости «дедукции» категорий одной из другой (об отрицательном смысле мы скажем позже). Сознательно-то Гегель решал «особую задачу: как построить завершенную систему категорий, как вывести друг из друга все наличные и культурой обнаруживаемые онтологические законы и идеальные объекты науки (так, чтобы это было бы в то же время картиной внутреннего становления всей природной и духовной действительности)? Но самой организацией такого выведения он косвенно начал решать и другую, более важную и реальную задачу. В параде понятий у него просвечивают и угаданные универсальные формы становления, взаимосвязи и развития объективных предметов, и логические принципы построения науки как целого.