Матц недоверчиво воззрился на шарфюрера.
— У тебя что, не все дома, Шульце? Как, интересно, ты думаешь, мы сможем выбраться отсюда? Ты со своими обожженными культями вместо рук и я со своей деревяшкой. Ты же знаешь, что я совсем не могу ходить!
— Только не паникуй, Матци, — беззаботным голосом бросил Шульце. — Я быстро это поправлю.
Повернувшись к Однояйцему, он громко приказал:
— Эй, ты! Убери свои руки с того отвратительного куска мяса, что болтается у тебя между ногами, и прикати-ка из коридора тот больничный бронетранспортер, что стоит там. Пошевеливайся!
— Но я тяжело ранен в область промежности, — попробовал протестовать тот.
— Если ты не тронешься с места, то ты будешь тяжело ранен в область зада, Однояйцый!
Угроза подействовала. Преодолевая боль, солдат сполз с койки и заковылял по направлению к двери, прижимая обе руки к своему животу.
— Если ты только вздумаешь не сделать то, что приказано, я устрою тебе хорошую взбучку! — прокричал Матц ему вслед.
— Придержи язык, Матц, — нетерпеливо бросил Шульце, — передай-ка мне лучше свой тесак.
Одноногий эсэсовец послушно передал шарфюреру свой эсэсовский кинжал. Шульце неловко ухватился за него и, зажав своими перебинтованными руками, принялся пилить шнур, который поддерживал в горизонтальном положении в воздухе единственную ногу Матца. Наконец ему удалось справиться со шнуром, и нога, обмотанная толстым слоем бинтов, упала на койку.
— О, дьявол со всеми его приспешниками, — выругался Матц, — неужели ты не можешь быть хоть чуть-чуть поаккуратнее, ты, здоровый рогатый бык?!
— Возьми то дерьмо, которое вылетает сейчас из твоего рта, и сунь его к себе в фуражку, калека, — ничуть не смутившись, оборвал его Шульце, неловко пытаясь засунуть свою длинную больничную рубашку в черные брюки. — Кажется, ты забыл, что разговариваешь с фельдфебелем великой германской армии. Передай-ка мне мои стаканчики для перемешивания костей, будь добр.
Пока Матц, преодолевая боль, тянулся за шнурованными ботинками Шульце, Однояйцый распахнул дверь в палату и вкатил в нее допотопное инвалидное кресло. Его лицо было пепельно-серым. «Мне кажется, она снова открылась — я имею в виду, моя рана», — пролепетал он.
— Тогда просто шагай не так широко, вот и все, — безжалостно посоветовал ему Шульце, — а не то и второе твое яйцо выпадет из своего гнезда и укатится куда-нибудь. Давай, давай, пошевеливайся; не стой ты там, словно истукан! Помоги мне посадить в коляску этого калеку.
— Но куда, тысяча чертей, ты собираешься идти? — спросил Однояйцый, помогая Шульце подсадить Матца в инвалидное кресло. Его любопытство, судя по всему, пересилило боль.
— Куда мы собираемся идти? — молниеносно откликнулся Шульце. — К женщинам — мы собираемся сделать с ними три «о».
— Что?
— О, великий Боже! У тебя что, до сих пор еще пух не исчез за ушами? Мы собираемся отыскать их, облапать и оттрахать!
— О, понятно, — протянул Однояйцый. — А что же потом, Шульце?
— А потом, мой замечательный маленький панцергренадер, — заорал Шульце, — мы собираемся отыскать самый лучший батальон во всей германской армии — батальон «Вотан»! — В следующее мгновение он уже выскочил из вращающихся дверей госпиталя, толкая перед собой инвалидное кресло с Матцем, точно это была детская коляска с ребенком-переростком.
Глава вторая
— Господь всемогущий, яви нам свою милость, прошу тебя! — выдохнул Матц, сидя в инвалидном кресле, которое Шульце пытался пропихнуть сквозь толпу разгоряченных солдат-отпускников, ждавших своей очереди, чтобы подняться на второй этаж, где проститутки обслуживали клиентов. Гигантская гостиная борделя, уставленная громоздкой плюшевой мебелью в стиле XIX столетия, была полна шлюх в шелковых неглиже, щеголявших своими прелестями. Сбиваясь с ног, по борделю носились потные официантки, спешившие разнести сигареты и бутылки с пивом и шнапсом. Несмотря на то, что где-то совсем рядом разрывались бомбы, в самом заведении жизнь просто кипела.
— Ты только посмотри на всю эту роскошь, Матци, — вздохнул Шульце. — Боже, они так хороши, что я с удовольствием съел бы их сырыми — и без всякой соли. И ты только послушай, как скрипят пружины кроватей там, наверху. Разве это не замечательная музыка — и разве она не лучше, чем «Хорст Вессель» и «Дойчланд юбер аллес» вместе взятые[6]?
— Взгляни вон на ту, Шульце, — прошептал Матц, указывая на дородную блондинку, чьи огромные груди аппетитно перекатывались под ее черным бельем, угрожая разорвать его. — Какие фантастические прелести снаружи — а что же там внутри? — Ослепленный красотой блондинки, Матц жадно протянул к ней обе руки, пытаясь схватить ее.