Маунтбеттен лихорадочно размышлял над словами полковника. Он чувствовал, что Фергюс Макдональд ждет ответа немедленно, и ответил практически незамедлительно, продемонстрировав ту завидную реакцию, которая не раз приносила ему победу во время игры в конное поло:
— Хорошо, мой дорогой лэрд Аберноки и Дерта, я позабочусь о том, чтобы эти эсэсовцы не помешали вашему продвижению к батарее. — Маунтбеттен взялся за рубку красного телефонного аппарата, стоявшего на его огромном столе. — А теперь, полковник, прошу извинить меня — мне нужно переделать еще уйму работы к утру вторника.
Глава десятая
— Я требую тишины в этом публичном доме! Всем немедленно замолчать! — проорал гауптштурмфюрер Метцгер во всю мощь своего исполинского голоса.
Среди унтер-фюреров «Вотана», собравшихся в казарме батальона, наступила тишина. Мясник медленно обвел взглядом своих подчиненных, чьи красные обветренные лица лоснились от пота и в чьих взглядах читалось нетерпеливое ожидание. Эти люди уже сжимали кружки с пивом в своих здоровенных ручищах, предвкушая его вкус. Удовлетворенный тем, что его наконец послушались, гауптштурмфюрер медленно поднял свою кружку исполненным глубокого значения церемониальным жестом. Он остановил руку на уровне третьей сверху пуговицы своего кителя, — как это предписывали традиции и устав.
— Товарищи унтер-фюреры, — заговорил Метцгер. — Мне очень приятно приветствовать вас на нашем товарищеском вечере. Прошу всех поднять кружки!
Полторы сотни рук подняли кружки вверх — на уровень третьих пуговиц кителей, точно так же, как и сам Мясник.
— Я знаю, что в эти кружки налита всего лишь моча французских кошек, — пророкотал Метцгер. — Но ночь обещает быть холодной, так что — прозит[29]!
Подчиняясь его приказу, унтер-фюреры батальона СС «Вотан» стремительно осушили кружки с пенистым французским пивом. Осушив кружки, они со стуком поставили их на деревянные столы и затем, как предписывала старинная традиция, трижды громко поскребли донышками кружек о поверхность стола, стараясь делать это так, чтобы у них получался слитный звук.
Мясник отер пивную пену с губ тыльной стороной своей волосатой руки. Августовская жара уже заставила его вспотеть. Затем он посмотрел на Шульце и ухмыльнулся.
— Шарфюрер Шульце, ты считаешься главным шутником нашего батальона. Расскажи же нам какую-нибудь шутку!
— И постарайся рассказать нам что-нибудь по-настоящему скабрезное, Шульце, — промурлыкал шарфюрер Гросс. У него была привычка жевать бритвенные лезвия, когда он напивался до смерти. — У меня всегда встает, когда я слышу что-нибудь скабрезное, триппер-полицейский Шульце!
Шульце побагровел от ярости. Он с трудом поднялся на ноги и с презрением наставил свою загипсованную руку на Гросса:
— Ты хочешь услышать что-нибудь скабрезное, чтобы у тебя встало, Гросс? А может быть, ты просто возьмешь свой член своими пальцами и крепко потрешь его, пока не кончишь? Будет и дешево, и сердито. — Он повернулся к Метцгеру. — Значит, вам нужна шутка? А как насчет шутки про двух монахинь, которые вдвоем распевали церковные гимны в одной постели?
— Что? — Мясник непонимающе воззрился на него.
— Черт, — выдохнул Матц, сидевший рядом с Шульце, — этот ублюдок совсем тупой. Он не понимает даже самых простых шуток!
— А что ты скажешь насчет шутки про пластического хирурга, который повесился? — попробовал зайти с другого конца Шульце.
— Ты называешь это хорошей шуткой? — начал заводиться Метцгер. — Черт бы тебя побрал, Шульце, расскажи нам что-нибудь такое, от чего мы действительно попадали бы со стульев со смеху! Мы не хотим слушать всякое дешевое дерьмо, ты что, не понял? Нам хочется услышать что-нибудь такое, чтобы от смеха можно было обоссаться!