— Ничего особенного, — произносит Лебедев. — Точно такие мавзолеи я видал на татарских кладбищах в Самарской губернии.
— Придержи язык, Лебедев. Нам нужен мир с местными, — говорит Масловский, протирая запотевшие стёкла пенсне.
— Да я, ваше превосходительство, одного солдатика всё мимоходом поминаю. Сгинул ведь безвестно в этой пучине. Эх, помянуть бы, да не христианского он исповедания. А к мулле мне, православному, грех и приближаться. Или как прикажете? Если есть мечети, то при них непременно и мулла имеется. Пойти заказать молебен? Или как прикажете?
— Лебедев, отставить! — Масловский кривится, и мина эта очень не идёт к его доброму лицу.
Щеки его порозовели от гнева.
Между тем Зимин уже соскочил с седла и уже рванул на себя дверцу автомобиля, отдавая мне честь. Шпоры, портупея, шашка в узорчатых ножнах — всё на нём ладно. Карабин и пика приторочены к седлу тоже ладно. Георгиевский крест выглядывает из-за полы бурки. Движения подъесаула красивы, размашисты. Всё напоказ ошеломлённым обывателям. Через минуту занавес закрывается, и мы стоим, скрытые от посторонних глаз облаками пара, выдыхаемого нами самими и казачьими лошадьми. Нещадно дымит и выхлопная труба автомобиля. За синеватой завесой мелькают неясные тени. Казаки спешились. У каждого винтовка со взведённым курком. Зимин не снимает правой руки с эфеса шашки. Недавно произведённый в офицерский чин, он привык рубиться, но не привык ещё командовать, оттого на душе у него неспокойно.
— Ваше высокопревосходительство, — говорит Лебедев, — штаб организовали вот в этом доме.
Он указывает на основательное двухэтажное каменное здание под конусовидной крышей с небольшим балконом на втором этаже. На таком балконе хорошо курить, любуясь заснеженными отрогами горы Палан-докен.
— Выбрали его из-за того, что во дворе есть форменный гараж — место, где можно поставить автомобиль, — сказал Мейер.
Я оборачиваюсь к Мейеру.
— Вы останетесь при штабе, поручик?
Мейер, стягивая с рук краги, медлит с ответом.
— Мне на Далангез съездить, — говорит он наконец. — Там тело Адама Иосифовича надо забрать.
Вот это дело! А ведь раньше наш пилот моего "племянничка" иначе как "Дамкой" не величал. Придумал для человека собачью кличку, любитель Чехова…
— До вечера успеете обернуться?
Мейер мнётся.
— Ваше высокопревосходительство, позвольте обратиться!
Зимин делает шаг вперёд. Салютует.
— Слушаю, подъесаул.
— Позвольте нам вместе. Мы с Мейером приятели, и я хотел бы… если верхами до форта скакать, то точно к вечеру успеем!
— Тогда уж и я! — вторит Зимину возникший из дымовой завесы Медведев. — Вместе его подвиг замышляли, вместе и оплакивать Адама будем. Выходит, мы друзья теперь.
— Думаю, надо пойти навстречу, — быстро и в явном волнении шепчет мне Масловский. — Если верить донесениям — а не верить им нет никаких оснований, информация от самого Пирумова, — Адам Иосифович совершил подвиг и погиб геройской смертью. Это без шуток, Николай Николаевич!
Я вздыхаю:
— Какие уж там шутки… Да кто из вас не герой-то?
— Да, мы понесли большие потери, но поступок Адама Иосифовича… он… словом, это подвиг…
Зимин и Медведев смотрят на меня не мигая. У обоих бороды побелели от инея. У обоих щеки отморожены. Зимин к тому же слегка ранен, вон как руку неловко держит. Ну как таким откажешь? А Адама жалко. Такой живой был человек. Ах, как жалко… А тут ещё и Лебедев опять встревает:
— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться? Вашбродь!.. А я? А мне? Подвиг-то… геройство… возьмите меня с собой!
— Что тебе? На форт Далангез надо, Лебедев? — грубовато отвечает Медведев.
— А то как же? Надо! Посетить места особого геройства и победоносного служения.
Я смеюсь уже открыто. Победа под Эрзерумом способствовала трансформации Лебедева из циника-недоучки в патриота.
Ну что с такими поделать? Вынужденно соглашаюсь отпустить всех за исключением Лебедева, без которого моему штабу никак не обойтись. Наказываю вернуться засветло и направляюсь к зданию штаба, где возле двери под армейским штандартом уже выставлен казачий караул.