— Барки? — сказал другой голос, затем уже четверо или пятеро из них кричали. Они все были там, прямо у бака. Мы видели их темные фигуры на фоне неба, но они не могли видеть нас в полумраке внутри.
— Флетчер, ублюдок, — крикнул Мейсон. — Что ты сделал с Баркером? Сейчас же отпусти его, слышишь.
— Унгх-унгх-унгх! — промычал Баркер.
— Это ты, Барки?
— УНГХ! УНГХ! УНГХ!
— Я убью тебя, Флетчер! — взвизгнул Мейсон и бросился к люку с обнаженной абордажной саблей, а за ним его пятеро приятелей.
Бах! И вспышка выстрела осветила бак, как молния, когда я выстрелил Мейсону прямо в грудь с расстояния в три фута. Унциевая пуля ударила его, как кирпич, и он рухнул, а человек позади него споткнулся о него в спешке.
Бах! Вспышка! И следующий, кто вошел в люк, взвыл и уронил свою саблю. Я выхватил свою и вонзил острие прямо в человека, распростертого над Мейсоном. Он ужасно закричал, и в тот же миг бой повернулся вспять, и бывшие товарищи Билли Мейсона, толкая друг друга, бросились прочь от бака. На мгновение я стал хозяином поля боя.
32
В Выродке всегда было что-то, что меня беспокоило, хотя я никогда точно не знал, что именно. Но теперь, когда он вырос таким большим и дерется, как медведь, я знаю, что это, и это вселило страх в мое сердце.
В ночной темноте, под качающимся над головой фонарем, Александр Койнвуд сидел один в каюте на «Бон Фам Иветт». Он передал штурвал одному из своих людей, понадеявшись, что этот салага не натворит непоправимых бед, и приказал Мейсону и остальным ничего не делать до его возвращения. Обычно он бы не сомневался, что они подчинятся прямому приказу, но с тех пор, как он объяснил им, что они собираются делать на этом корабле, они начали позволять себе вольности, и он не мог доверять им, когда они были вне поля его зрения. Несмотря на историю, которую он им рассказал, они знали, что что-то не так. Он прочел это в их глазах. Так что ему нужно было торопиться и возвращаться на палубу.
Александр писал письмо. Он намеревался написать его, запечатать и положить в свой морской сундук, чтобы позже сжечь. Но если что-то пойдет не так, он знал, что сундук и его содержимое будут возвращены его семье. Тогда уже его матери и Виктору предстоит отомстить Флетчеру. Он постарался включить все детали, которые этот идиот Бэсфорд рассказал ему об убийстве боцмана Диксона.
Его перо летало по бумаге, пока он записывал эти простые факты. Затем оно остановилось, и Александр закусил губу. Никогда в своей жизни он не хранил от нее секретов. Она была единственной точкой опоры в его искаженной и яростной жизни. У него было много товарищей, но не было друзей. У него было много любовниц, но ни одну из них он не любил. Она была единственной, кого он когда-либо желал, и он поклонялся ей каждой частицей своего существа. Так что его перо снова двинулось, и он рассказал ей то, что скрывал даже от самого себя. Он рассказал ей о страхе, который рос в нем, как червь в яблоке. Он боялся Выродка.
Флетчер стал чудовищно большим и сильным. Он до потери сознания избил Билли Мейсона. Он раздавил человека голыми руками, Александр видел это своими глазами в бою за «Таурус». Но Александр боялся не этого. Его мастерство владения оружием одолело бы грубую силу. Шпага к шпаге или пистолет к пистолету, он бы победил. Страх был глубже. В Флетчере всегда было что-то, что беспокоило Александра, и теперь он понял, что это было.
Джейкоб Флетчер был живым образом их отца, сэра Генри Койнвуда, но не того печального старика, которого помнил Александр. Флетчер был Генри Койнвудом, вернувшимся в расцвете своей юности. Сходство было настолько шокирующим, что Александр дрожал при мысли об этом. На глубинном, суеверном уровне Александр боялся, что Флетчер — это мертвец, вернувшийся для мести. Он знал, что это невозможно, но не мог изгнать эту мысль из своего сознания (в конце концов, сознание Александра Койнвуда не было нормальным). Да! Вот оно! Он заставил себя написать эти слова, и с их написанием часть страха улетучилась. Самые страшные страхи — те, которые мы не осмеливаемся назвать.