— Зайдите ко мне завтра, или немедленно, если кровотечение не остановится.
Но оно остановилось, и рана быстро зажила. Я больше о ней не думал, тем более что другие пострадали куда сильнее. Человек, которому пушка раздробила ногу, пережил ампутацию мистера Джонса, а через неделю умер от гангрены. А рулевой, упавший у штурвала, утонул, сидя прямо, когда огромная волна накрыла нашу корму. На следующий день я видел, как его спустили за борт, зашитого в гамак с ядром у ног. Наш капеллан прочел заупокойную службу, и вся команда стояла по стойке смирно.
После этого, как только капитан Боллингтон перестал хандрить, и как только он проглотил свое разочарование, и как только он смирился с тем, что «Фиандра» действительно слишком повреждена штормом для авантюр против французов, и что ее действительно нельзя починить в море, он повеселел и нашел в себе мудрость затронуть именно то, что заставило всю команду из глубины души стремиться благополучно доставить корабль в Портсмут.
— Ну что, парни, — сказал он собравшейся команде, — я решил использовать все свое влияние, чтобы по возвращении в Портсмут каждый человек получил полное жалованье…
— Троекратное ура капитану! — крикнул боцман, у которого, благодаря мне, были свои (деловые) причины для скорейшего возвращения в гавань.
Матросы весело закричали «ура». Учитывая могущественные связи капитана, они чувствовали, что действительно получат часть своих денег.
— Более того, — продолжил капитан, — поскольку наше пребывание в гавани может затянуться, я не вижу причин, почему бы не привезти на борт жен…
Это было встречено громогласным, спонтанным «ура», которое затмило предыдущие овации. Сначала я был озадачен. Но Сэмми позже все объяснил, и когда через пару недель медленного, мучительного плавания мы достигли Портсмута, я получил самое интенсивное образование, какое только мог получить молодой моряк, на тему «жен».
18
Еще на пядь ниже, и я бы вонзил клинок ему в легкое. Я знаю, это неудача, но с таким ничтожным промахом я по-прежнему уверен в конечном успехе.
Кают-компания Его Величества корабля «Фиандра» мало чем отличалась от кают-компании любого другого фрегата. Она располагалась на корме, на нижней палубе. Выше была главная палуба, ниже — орлопдек. Прямо перед ней размещались морпехи, а сразу за ней — океан. Над головами обитателей вращался огромный дубовый румпель, управлявший рулем и приводимый в движение штурвалом. Скрипы и стоны от рулевых талей раздавались вечно, но никто не обращал на них внимания. Их даже больше не слышали.
По центру кают-компании тянулся длинный стол, к которому время от времени придвигали потрепанный стул или, что чаще, чей-нибудь морской сундук. За исключением тех моментов, когда его убирали для еды, этот стол был завален всяким хламом, который джентльмены держат при себе: старыми газетами, книгами, саблями, секстанами, пистолетными футлярами, флейтой, охотничьим рогом, удочкой и ручной крысой в клетке. И это несмотря на страсть первого лейтенанта к порядку, потому что кают-компания была местом, где жили корабельные джентльмены, и даже у дисциплины были свои пределы.
После капитана джентльмены кают-компании были элитой корабельного люда. Сначала шли три лейтенанта флота и два лейтенанта морской пехоты, все обладатели королевского патента и, следовательно, джентльмены по определению. Затем шли те уорент-офицеры, которых древние традиции флота считали джентльменами: штурман, хирург, капеллан и казначей (даже он). Наконец, был мистер Уэбб, помощник штурмана. Он был первоклассным навигатором и нес вахту, как лейтенант. Все знали, что, будучи пятнадцатилетним юнгой, он привел шлюп «Баунсер» из Вест-Индии, когда все его офицеры умерли от желтой лихорадки. Мистера Уэбба приняли в члены кают-компании, поскольку его сочли достойным этой чести, несмотря на отсутствие патента офицера или уорент-офицера.
В четверг, 25 апреля, на следующий день после того, как капитан Боллингтон совершил свой зрелищный маневр, отдав якорь со шпрингом у подветренного берега, Александр Койнвуд закрыл дверь одной из крошечных кают, тянувшихся рядами по обе стороны от стола в кают-компании «Фиандры». Уединения это давало немного. Дверь была не более чем парусиной, натянутой на рейки, а стены каюты — из тонких досок. Каждое слово, сказанное в кают-компании, было ему отчетливо слышно. Каждое движение в соседних каморках, даже каждый запах давал о себе знать. Но его это не волновало. Даже на флагмане условия были ненамного лучше. А после того, как снесло большую каюту, сам капитан Боллингтон в данный момент жил не лучше.