Одежда Александра была насквозь мокрой, и он был измотан до такой степени, какую и не вообразить сухопутным крысам. Он не спал двое с половиной суток, и большую часть этого времени был слишком занят, чтобы даже подумать об отдыхе. Большинство людей рухнули бы в манящую койку как есть. Но не Александр. На последнем издыхании он снял одежду, кое-как вытерся парусиновым полотенцем, натянул ночную рубашку и забрался в постель.
Но даже сейчас, когда представилась благословенная возможность, он не сразу уснул. И не холод, не беспокойная качка корабля мешали ему спать. Нет, ему нужно было привести мысли в порядок. Было нечто, что он должен был додумать до конца.
Он вспомнил тот миг, когда море перехлестнуло через корму «Фиандры» и накрыло группу людей, сгрудившихся у штурвала. Он ощутил холод воды, накрывшей его, и толчок, сбивший его с ног. Он почувствовал, как левая рука сжалась, вцепившись в леер, а правая нащупала спрятанный нож и вонзила его в широкую спину перед ним.
Никто не видел. В суматохе Флетчер даже не заметил. А он, Александр, почувствовал удовлетворяющий глухой удар клинка, вошедшего в плоть, и рывок, когда он тут же его выдернул. Но ему пришлось ждать, пока он окажется под водой, прежде чем нанести удар, иначе кто-нибудь бы увидел. Так что он целился вслепую. И что хуже, вода мешала движению руки. В результате, вместо аккуратного смертельного удара в почку, он нанес лишь неглубокий укол в плечо.
Александр вздохнул. Одинокому и уставшему, ему на глаза навернулись настоящие слезы. Он был так близок! Войди клинок на пядь ниже, он бы пронзил легкое — медленная смерть, но достаточная. Было мучительно подойти так близко и потерпеть неудачу. Но он плакал недолго. Он привык к самоконтролю. Вся его жизнь была борьбой за то, чтобы сдерживать ту свою часть, которую не должен был видеть мир. Борьба была настолько тяжелой, что время от времени он срывался, и последствия были неприятными. Дуэли и деньги требовались, чтобы отмыть его репутацию (и даже так, душок остался).
Чтобы поддерживать хотя бы этот частичный контроль над своей натурой, Александр Койнвуд должен был быть дисциплинирован, как прусский гренадер. Поэтому сначала он успокоил себя, затем решил, что в следующий раз добьется успеха, затем спланировал письмо матери, чтобы доложить обо всем, затем натянул одеяло на голову и заснул как ребенок.
19
— Ах ты так, сэр?.. Получай! И вот это! И ВОТ ЭТО! В похоти зачат, в ней и не пребудешь!
Хрясь, хрясь, хрясь, во благо души моей. Мой милостивый опекун и благодетель, преподобный доктор Вудс. Не помню, какие мои грехи вызывали такие побои, или что я мог сказать, или какие вопросы задать, вероятно, по всей невинности, но, клянусь Георгом, я помню, как добрый доктор лупил меня хлыстом, пока у него не уставала рука. «В похоти зачат…» — было его любимой фразой, и он говорил мне ее много раз. В детстве я знал, что это постыдно, но не знал, что это значит. Позже, когда я познал жизнь, я предположил, что, должно быть, я отродье шлюхи, подброшенное к церковным дверям и воспитанное на милостыню доктора. Отчасти поэтому я так страстно желал заработать денег и возвыситься в собственных глазах. Так что спасибо вам за это, добрый доктор.
Но я делюсь с вами этим веселым эпизодом из своей ранней жизни не ради забавы, а чтобы объяснить одну странность моего характера, какой она была в мае 1793 года, когда «Фиандра» приползла обратно в Портсмут в ожидании ремонта. Вот он я, восемнадцати лет, в расцвете молодости и сил, и до смерти напуган, потому что мне вот-вот предстоит ответить за хвастовство в деле, о котором я мало что знал, и по поводу которого Сэмми и другие мои товарищи всю дорогу домой облизывались. Это облегчало им тяготы и ускоряло всякое их начинание.
В итоге им пришлось подождать несколько дней, чтобы получить желаемое. Во-первых, у капитана Боллингтона были дела, и ему нужно было провести пару ночей на берегу. Это включало в себя такие мелочи, как доклад флотскому и портовому начальству, а также организацию ремонта и пополнения запасов для корабля.
Но в основном это касалось действительно важного дела — изо всех сил дергать за ниточки, чтобы сохранить свое драгоценное независимое командование у французского побережья. Для команды важнее был вопрос жалованья. «Фиандра» находилась в кампании с 24 февраля, когда на нее прибыл капитан Боллингтон. Но корабль принимал людей месяцами до этого, и некоторые из его команды, включая Сэмми, Томаса и Джима, числились в книгах мистера Макфи с ноября предыдущего года. Другим членам команды полагалась премия для добровольцев, и никто из нас до сих пор не получил ни пенни, и все это должно было быть выплачено единой суммой.