Один бог знает, какие мысли тогда пронеслись в моей голове, какие прихоти вылезли из глубин мозга. Точно мальчишка, контролируемый пубертатом, я вспомнил эпизоды всех фильмов с манящим цензом «18+», которые когда-либо смотрел: от нежной эротики до жёсткого порно.
Теряясь, с какого кадра начать в ближайшем будущем, а я знал, что наша встреча закончится сексом, я пялился на её грудь: маленькую, но отчётливо выделяющуюся на хрупком теле. Я жаждал это тело. Я предвкушал, как положу небритую щёку на её шею и щетина слегка оцарапает кожу. Возможно, я услышу стон. Может, недовольное мычание. Но каким бы не был звук — он возбудит меня. Уже возбуждал.
У автомобиля она замешкалась: выбирала между пассажирским сиденьем рядом с водителем и задним. Я отметил, что её смущал кожаный салон. По наивности я принял её смущение за простоту — ту, что называют «крестьянской»: провинциалка — наверняка провинциалка, катавшаяся разве что в деревне на тракторе да на автобусе до общежития, — впервые видит люксовый автомобиль. Эта мысль подогревала кровь: хозяин показал ослику морковку, сладкую морковку. В тот момент я не догадывался, что её колебания вызвала не роскошь, отчасти придуманная мной, а отсутствие нижнего белья.
Она оттянула подол платья, насколько смогла, чтобы не обнажить грудь, и плавно опустилась на сиденье. Она предпочла место рядом с водителем, место рядом со мной. Говорят, влюблённые мужчины похожи на идиотов. Возбуждённые они точь-в-точь такие же болваны.
Я сел за руль, но мотор завёл не сразу; прислушивался к её сбившемуся дыханию. Она всё понимала.
Я поинтересовался, не хочет ли она по пути заскочить в какое-нибудь кафе пообедать, она мотнула головой. Я намекнул, что оплачу счёт: она не шелохнулась. Ожидания, что она разозлится или смущённо опустит глаза, не оправдались. Я хмыкнул. Мотор взревел и автомобиль покатил по набережной.
В те минуты я проклинал центральные московские дороги; мне претила их гладкость: ни одной шероховатости, ни единой кочки — ни малейшей возможности взглянуть, как на ямах подпрыгивает её грудь. Взамен — бесконечные пробки и светофоры, от которых я отвлекался, чтобы полюбоваться на её голые колени. Она чувствовала мой взгляд и будто нарочно вытягивалась на сиденье, растекалась подобно подтаявшему мороженому.
Я гадал, какой оттенок у её нижнего белья: классические — белый, бежевый, чёрный — не прельщали. Цвета светофора прыгали перед глазами, точно дразня. Я фантазировал. Может быть страстный красный, кричащий о запрете? Или яркий жёлтый, предупреждающий об опасности? А может насыщенный зелёный, допускающий любые поползновения?
Я нажал на тормоз. Красный. Цвет светофора красный.
Отвернувшись, она смотрела в окно.
Я положил руку ей на колено. Тепло кожи завораживало. Словно после холодной улицы я прикоснулся к горячей чашке чая.
Она тяжело вздохнула. Я был готов поспорить, что она не видела толпившихся на остановке прохожих; не вспомнила бы ни одного лица, ни одной детали их одежды: в сплошном стекле она видела лишь разгорающийся внутри неё пожар.
Мгновение жёлтый.
Мгновение моя рука скользнула чуть выше.
Зелёный.
Обе руки легли на руль. Ужасное чувство. Примерно, как после гладкой кожи ты дотронулся до трёхдневной щетины.
Она подтянулась на сиденье. Прилипла лопатками к спинке.
Вздох разочарования.
Я знаю, милая. Я тоже не люблю светофоры.
Проснувшийся к обеду город кипел. Шум дороги, гудение автомобилей и тарахтение мотоциклов, музыка из уличных динамиков ресторанов, — ассорти звуков, врывавшихся в голову, проникающих в мысли, сменялись огнями светофоров: жёлтый, зелёный, красный. Жёлтый, зелёный, красный.
На очередном «страстном запретном» я потянулся к её коленке. Она попросила отвезти её обратно в университет, если мне не сложно: она забыла в аудитории какие-то документы.
Вздох разочарования. На этот раз мой. Ей понравились едва заметные прикосновения моих пальцев, я точно знал, что понравились, но я проиграл Джаббе: разогретая мужским вниманием она неслась к нему.
Мне не сложно. Мне обидно.
За считанные секунды (насмехавшиеся надо мной светофоры бесперебойно горели зелёным) мы оказались у главного входа. Она замялась. Сказала, что лучше встать на служебной парковке — так они называли «островок» для автомобилей преподавателей. Я не спорил: сделал, как она попросила. Она уточнила, смогу ли я подождать её — пару минут, не более, — и, получив утвердительный ответ, выпорхнула с пассажирского сиденья. Оттягивая подол, разумеется.